[Lika_k]

Арсений Тарковский
Сны
Садится ночь на подоконник,
Очки волшебные надев,
И длинный вавилонский сонник,
Как жрец, читает нараспев.
Уходят вверх ее ступени,
Но нет перил над пустотой,
Где судят тени, как на сцене,
Иноязычный разум твой.
Ни смысла, ни числа, ни меры.
А судьи кто? И в чем твой грех?
Мы вышли из одной пещеры,
И клинопись одна на всех.
Явь от потопа до Эвклида
Мы досмотреть обречены.
Отдай - что взял; что видел - выдай!
Тебя зовут твои сыны.
И ты на чьем-нибудь пороге
Найдешь когда-нибудь приют,
Пока быки бредут, как боги,
Боками трутся на дороге
И жвачку времени жуют.

@темы: т, 20, russian

---

[Lika_k]

Lola Ridge
Débris
I love those spirits
That men stand off and point at,
Or shudder and hood up their souls—
Those ruined ones,
Where Liberty has lodged an hour
And passed like flame,
Bursting asunder the too small house.

@темы: 20, english-american, english-british-irish, r

---

[Lika_k]

Федерико Гарсиа Лорка
Сомнамбулический романс
Любовь моя, цвет зелёный.
Зелёного ветра всплески.
Далёкий парусник в море,
далёкий конь в перелеске.
Ночами, по грудь в тумане,
она у перил сидела -
серебряный иней взгляда
и зелень волос и тела.
Любовь моя, цвет зелёный.
Лишь месяц цыганский выйдет,
весь мир с неё глаз не сводит -
и только она не видит.

Любовь моя, цвет зелёный.
Смолистая тень густеет.
Серебряный иней звёздный
дорогу рассвету стелет.
Смоковница чистит ветер
наждачной своей листвою.
Гора одичалой кошкой
встаёт, ощетиня хвою.
Но кто придёт? И откуда?
Навеки всё опустело -
и снится горькое море
её зелёному телу.

- Земляк, я отдать согласен
коня за её изголовье,
за зеркало нож с насечкой
и сбрую за эту кровлю.
Земляк, я из дальней Кабры
иду, истекая кровью.
- Будь воля на то моя,
была бы и речь недолгой.
Да я-то уже не я,
и дом мой уже не дом мой.
– Земляк, подостойней встретить
хотел бы я час мой смертный -
на простынях голландских
и на кровати медной.
Не видишь ты эту рану
от горла и до ключицы?
- Всё кровью пропахло, парень,
и кровью твоей сочится,
а грудь твоя в тёмных розах
и смертной полна истомой.
Но я-то уже не я,
и дом мой уже не дом мой.
- Так дай хотя бы подняться
к высоким этим перилам!
О дайте, дайте подняться
к зелёным этим перилам,
к перилам лунного света
над гулом моря унылым!

И поднялись они оба
к этим перилам зелёным.
И след остался кровавый.
И был от слёз он солёным.
Фонарики тусклой жестью
блестели в рассветной рани.
И сотней стеклянных бубнов
был утренний сон изранен.

Любовь моя, цвет зелёный.
Зелёного ветра всплески.
И вот уже два цыгана
стоят у перил железных.
Полынью, мятой и желчью
дохнуло с дальнего кряжа.
- Где же, земляк, она, - где же
горькая девушка наша?
Столько ночей дожидалась!
Столько ночей серебрило
тёмные косы, и тело,
и ледяные перила!

С зелёного дна бассейна,
качаясь, она глядела -
серебряный иней взгляда
и зелень волос и тела.
Баюкала зыбь цыганку,
и льдинка луны блестела.
И ночь была задушевной,
как тихий двор голубиный,
когда патруль полупьяный
вбежал, сорвав карабины...
Любовь моя, цвет зелёный.
Зелёного ветра всплески.
Далёкий парусник в море,
далёкий конь в перелеске.

Пер. А.Гелескул

Федерико Гарсиа Лорка
Сомнамбулический романс
Люблю тебя в зелень одетой.
И ветер зелен. И листья.
Корабль на зелёном море,
и конь на горе лесистой.
До пояса в темноте,
мечтает она у ограды,
и зелены волосы, тело,
глаза серебра прохладней.
Люблю тебя в зелень одетой.
Цыганский месяц тревожен.
Глядят на неё предметы,
она их видеть не может.

Люблю тебя в зелень одетой.
Как звёзды, иней сияет,
как рыба - потёмки скользки,
дорогу заре открывая.
Смоковница трётся о ветер
как лапой, веткой шершавой,
гора - дикобраз огромный -
щетинится каждой агавой.
Но кто же придёт? И откуда?..
Она всё стоит у забора,
и зелены волосы, тело,
и видит горькое море.
- Сосед, на её каморку
коня своего я сменял бы,
на зеркало - сбрую с седлом,
мой нож - на её одеяло.
Сосед, я пришёл весь в крови
из Кабры, с гор, с перевала.
- Будь воля моя, паренёк,
давно состоялась бы мена.
Но я-то уже не я,
и не мои эти стены.
- Сосед, я хочу умереть
в своей кровати, как должно:
на прутьях стальных, с простынями
голландскими, если можно.
Ты разве не видишь, что рана
Раскрыла мне грудь до горла?
- На белой груди твоей
три сотни розанов чёрных,
сочится и пахнет кровь,
кушак твой весь в красной пене.
Но я-то уже не я,
и не мои эти стены.
- Так дай мне по крайней мере
подняться к высокой ограде!
О дайте, дайте подняться
к зелёной лунной ограде!
За нею вода грохочет,
там воду всегда лихорадит.

И вот к высокой ограде
подходят оба соседа.
И кровь по следу сочится,
И слёзы льются по следу.
Фонарики жестяные
на черепицах мерцали,
и ранили раннее утро
хрустальные бубны печали.

Люблю тебя в зелень одетой.
И ветер зелен. И листья.
И вот добрались соседи,
а ветер с горы лесистой
во рту оставляет привкус
полыни и ягоды волчьей.
- Сосед! Но где ж твоя дочка,
что горше мяты и желчи?
Я ждал её столько раз!
Я ждал, и касалась прохлада
лица и чёрных волос
у этой зелёной ограды.

Покачивалась цыганка
в бассейне на водной глади.
Зелёные волосы, тело,
глаза серебра прохладней.
И лунная льдинка её
поддерживает над волнами.
А ночь уютна, как площадь,
зажатая между домами.
Гвардейцы гражданские спьяна
стучали в дверь кулаками.
Люблю тебя в зелень одетой.
И ветер зелен. И листья.
Корабль на зелёном море,
и конь на горе лесистой.

Пер. О.Савич

@темы: espanol, л, 20, lorca

---

[Lika_k]

John Keats
To Sleep
O soft embalmer of the still midnight!
Shutting with careful fingers and benign
Our gloom-pleased eyes, embower’d from the light,
Enshaded in forgetfulness divine;
O soothest Sleep! if so it please thee, close,
In midst of this thine hymn, my willing eyes,
Or wait the amen, ere thy poppy throws
Around my bed its lulling charities;
Then save me, or the passèd day will shine
Upon my pillow, breeding many woes;
Save me from curious conscience, that still lords
Its strength for darkness, burrowing like a mole;
Turn the key deftly in the oilèd wards,
And seal the hushèd casket of my soul.

@темы: k, 19, romanticism, english-british

---

[Lika_k]

Борис Рыжий
Городок, что я выдумал и заселил человеками,
городок, над которым я лично пустил облака,
барахлит, ибо жил, руководствуясь некими
соображениями, якобы жизнь коротка.
Вырубается музыка, как музыкант ни старается.
Фонари не горят, как ни кроет их матом электрик-браток.
На глазах, перед зеркалом стоя, дурнеет красавица.
Барахлит городок.
Виноват, господа, не учёл, но она продолжается, (?)
всё к чертям полетело, а что называется мной,
то идёт по осенней аллее, и ветер свистит-надрывается,
и клубится листва за моею спиной.

@темы: 20, р (rus), ryzhy, boris, russian

---

[Lika_k]

John Keats
Ode to Psyche
O Goddess! hear these tuneless numbers, wrung
By sweet enforcement and remembrance dear,
And pardon that thy secrets should be sung
Even into thine own soft-conched ear:
Surely I dreamt to-day, or did I see
The winged Psyche with awaken’d eyes?
I wander'd in a forest thoughtlessly,
And, on the sudden, fainting with surprise,
Saw two fair creatures, couched side by side
In deepest grass, beneath the whisp’ring roof
Of leaves and trembled blossoms, where there ran
A brooklet, scarce espied:

Mid hush'd, cool-rooted flowers, fragrant-eyed,
Blue, silver-white, and budded Tyrian,
They lay calm-breathing, on the bedded grass;
Their arms embraced, and their pinions too;
Their lips touch’d not, but had not bade adieu,
As if disjoined by soft-handed slumber,
And ready still past kisses to outnumber
At tender eye-dawn of aurorean love:
The winged boy I knew;
But who wast thou, O happy, happy dove?
His Psyche true!

O latest born and loveliest vision far
Of all Olympus’ faded hierarchy!
Fairer than Phoebe's sapphire-region’d star,
Or Vesper, amorous glow-worm of the sky;
Fairer than these, though temple thou hast none,
Nor altar heap’d with flowers;
Nor virgin-choir to make delicious moan
Upon the midnight hours;
No voice, no lute, no pipe, no incense sweet
From chain-swung censer teeming;
No shrine, no grove, no oracle, no heat
Of pale-mouth’d prophet dreaming.

O brightest! though too late for antique vows,
Too, too late for the fond believing lyre,
When holy were the haunted forest boughs,
Holy the air, the water, and the fire;
Yet even in these days so far retir’d
From happy pieties, thy lucent fans,
Fluttering among the faint Olympians,
I see, and sing, by my own eyes inspir’d.
So let me be thy choir, and make a moan
Upon the midnight hours;
Thy voice, thy lute, thy pipe, thy incense sweet
From swinged censer teeming;
Thy shrine, thy grove, thy oracle, thy heat
Of pale-mouth’d prophet dreaming.

Yes, I will be thy priest, and build a fane
In some untrodden region of my mind,
Where branched thoughts, new grown with pleasant pain,
Instead of pines shall murmur in the wind:
Far, far around shall those dark-cluster’d trees
Fledge the wild-ridged mountains steep by steep;
And there by zephyrs, streams, and birds, and bees,
The moss-lain Dryads shall be lull’d to sleep;
And in the midst of this wide quietness
A rosy sanctuary will I dress
With the wreath’d trellis of a working brain,
With buds, and bells, and stars without a name,
With all the gardener Fancy e’er could feign,
Who breeding flowers, will never breed the same:
And there shall be for thee all soft delight
That shadowy thought can win,
A bright torch, and a casement ope at night,
To let the warm Love in!

Джон Китс
Ода Психее
Услышь, богиня, звук негромких строк:
Долг сладостный и памяти заветы -
Исток их; и прости, что я изрек,
Пусть лишь тебе самой, твои секреты.
Я, верно, грезил - или увидал
Крылатую Психею бодрым оком?
Я безмятежно по лесу блуждал;
Вдруг, в изумленьи замерев глубоком,
Увидел пару дивную: рука
В руке, средь трав они лежали. Нежен
Был шепот крон в дыхании Зефира,
И шорох ручейка,
Где россыпь ароматная ярка:
Синь, белизна, тирийская порфира -
Они лежали средь травы, дыша
Спокойно, смежив длани, перья крылий;
Уста их врозь, но не раздельны были,
Разлучены лишь кратким сном, и вновь,
Когда заблещет Эос, их любовь
Свершится, в поцелуях без числа.
Узнал я без усилий
Юнца с крылами. Кто же с ним была?
Психея, ты ли?

О младшая из олимпийцев - нет
Милей тебя средь сонма их: чем Феба
Ты краше, что лучит сапфирный свет,
Чем Веспер, светлячок ночного неба.
Их краше ты - но где же храм тебе,
Алтарь, убор цветочный,
И хоры дев, в торжественной мольбе
Стенающих полночной?
Нет голоса, нет лютни, нет свечей,
Дымов в кадиле медном,
Священных рощ, оракулов, речей
Пророка с ликом бледным.

О светлая! Обета век прошел,
И век благочестивой чистой оды,
Когда был духов полон лес и дол,
Священны были воздух, огнь и воды;
Но я и днесь, богиня, узнаю,
Хоть миновали древние услады,
Тебя средь призрачных богов Эллады,
И, восхищен видением, пою.
Позволь же, чтобы стал я храм тебе,
Алтарь, убор цветочный,
Чтоб стал я хор, и пред тобой в мольбе
Склонился в час полночный,
Твоя свирель и лютня, свет свечей
И дым в кадиле медном,
Оракул, роща, жаркий пыл речей
Пророка с ликом бледным.

Я буду жрец, и я построю храм
В глубинах духа, в заповедных недрах:
Ветвистых мыслей боль и сладость там,
И ветер шелестит в них, словно в кедрах.
Вдали, вдали, в чащобах, полных мглы,
На диких склонах и хребтах лесистых,
Песнь ветра, птицы, ручейка, пчелы
Погрузят в сон Дриад деревьев мшистых.
Я посажу в тиши бескрайней той
Сад розовый святой,
Где плющ на сводах разума и чувства,
Бутоны, звезды без имен, ручьи -
Садовницы Фантазии искусство,
Цветы не сходны меж собою чьи.
И для тебя все неги в том чертоге,
Тенистой мысли плод:
Дверь в ночь открыта, факел на пороге,
Куда Любовь войдет!

пер. Шломо Крол (sentjao)

@темы: k, 19, romanticism, english-british, к (rus), krol, shlomo (sentjao)

---

[Lika_k]

Борис Рыжий
Я в эту зиму как-то странно жил.
Я просыпался к вечеру, а ночью
Брал чистый лист и что-то сочинял.
Но и на это не хватало сил.
Стихи мои мне не могли помочь, и
Я с каждой новой строчкой умирал.
Мне приходили письма от друзей.
Не понимая, что на них отвечу,
Я складывал их в ящик, не раскрыв.
Не мог я разобраться, хоть убей,
Что за печаль свалилась мне на плечи,
Поскольку в ней отсутствовал мотив.
И радость посторонняя и боль —
Все равно вызывало отвращенье.
И мне казалось даже: нет меня.
Я, вероятно, превратился в ноль.
Я жить ушел в свое стихотворенье —
Погас на пепле язычком огня.
И был я рад покинуть этот свет.
Но не переставала прекращаться
Тоска, тянулась год, тянулась век.
Не страх, не боль меня смущали, нет.
Мне просто было не с кем попрощаться…
И падал за окошком белый снег.

@темы: 20, р (rus), ryzhy, boris, russian

---

[Lika_k]

Marianne Moore
Poetry
I, too, dislike it: there are things that are important beyond
all this fiddle.
Reading it, however, with a perfect contempt for it, one
discovers that there is in
it after all, a place for the genuine.
Hands that can grasp, eyes
that can dilate, hair that can rise
if it must, these things are important not because a

high-sounding interpretation can be put upon them but because
they are
useful; when they become so derivative as to become
unintelligible, the
same thing may be said for all of us—that we
do not admire what
we cannot understand. The bat,
holding on upside down or in quest of something to

eat, elephants pushing, a wild horse taking a roll, a tireless
wolf under
a tree, the immovable critic twinkling his skin like a horse
that feels a flea, the base-
ball fan, the statistician—case after case
could be cited did
on wish it; nor is it valid
to discriminate against “business documents and

school-books”; all these phenomena are important. One must make
a distinction
however: when dragged into prominence by half poets, the
result is not poetry,
nor till the autocrats among us can be
“literalists of
the imagination”—above
insolence and triviality and can present

for inspection, imaginary gardens with real toads in them,
shall we have
it. In the meantime, if you demand on the one hand, in defiance
of their opinion—
the raw material of poetry in
all its rawness, and
that which is on the other hand,
genuine, you are interested in poetry.

@темы: m, 20, english-american

---

[Lika_k]

Вероника Тушнова
Я всё о своём, всё о своём -
знаешь, когда поют петухи?
Перед рассветом,
перед дождём,
перед весной
поют петухи.
За полночь выйду
в снег, в тьму...
Спит моё счастье
в тёплом дому.
Снег под ногами
летит, свистит,
в чёрном разводье
звезда блестит...
Хорошо, что пурга,
хорошо, что звезда,
хорошо, что не ходят сюда
поезда,
что до самого неба -
леса, леса,
что случаются всё-таки
чудеса!
Где-то далеко запел петух, -
наверно, сейчас около двух.
Снега глубоки,
ночи глухи,
наверно, к весне
поют петухи.

1945г.

@темы: т, 20, russian

---

[Lika_k]

Marion Strobel
The Room Is as We Left It
The room is as we left it
But mellowed to a heightened
Dignity.
The chairs
Have summer coverings
Of cobwebs,
The teakwood lamps are there,
And still the bed sags
To the center,
And the table throws
Its weight of shadow
On the spread . . . .
. . . Folly to have left the room unused:
You did not merit such a nicety . . . .

A ragged ache of light
Sifts through the dust:
Blotches
A grotesque of the present
Upon the patterns of the past . . .
My hands are bruised by surfaces
I do not see,
My fingers falter up and down
A tracery of years,
I sense the echo of a voice
I do not hear,
I am not sure the breath I hold
Is mine.

@темы: s, 20, english-american

---

[Lika_k]

Дидерик Йоханнес Опперман
Рождественская песенка
Три старика темнокожих в карру
увидели звезду, что зажглась ввечеру,

три посоха взяли, три узелка -
а шакалья тропа и длинна, и узка, -

и долго шли за звездой старики,
минуя камни, кусты, ручейки,

и пришли наконец-то в Шестой квартал,
там фитилек в бутылке мерцал,

там вялилась рыба, царила тишь,
там в яслях лежал темнокожий малыш.

Овечьего жиру, бильтонга, яиц
поднесли старики и простерлись ниц,

и восславили Бога за это дитя,
что спасет свой народ - пусть годы спустя.

Наблюдала за ними, сердясь, как могла,
бантамская курица из угла.

Пер. Е. Витковский

@темы: 20, afrikaans, о (rus)

---

[Lika_k]

Edith Sitwell
At the Fair
I. Springing Jack
Green wooden leaves clap light away,
Severely practical, as they

Shelter the children candy-pale,
The chestnut-candles flicker, fail . . .

The showman’s face is cubed clear as
The shapes reflected in a glass

Of water—(glog, glut, a ghost’s speech
Fumbling for space from each to each).

The fusty showman fumbles, must
Fit in a particle of dust

The universe, for fear it gain
Its freedom from my cube of brain.

Yet dust bears seeds that grow to grace
Behind my crude-striped wooden face

As I, a puppet tinsel-pink
Leap on my springs, learn how to think—

Till like the trembling golden stalk
Of some long-petalled star, I walk

Through the dark heavens, and the dew
Falls on my eyes and sense thrills through.

@темы: s, 20, english-british

---

[Lika_k]

Дидерик Йоханнес Опперман
Пиния
Как выполз город сей из пепла груды черной?..
К отелю медленно скользит автобус наш.
Разверзся вестибюль, мы топаем покорно,
Вот - прилипалы нас берут на абордаж:
Открытку? План? Буклет? Вот видовой, вот порно...
"А ну отсюда!.." - гид легко впадает в раж,
И начинает речь: "Вон там Везувий, конус..."
Я к старой памяти в душе сейчас притронусь.

Отец дорисовал очередной эскиз.
Взрыв шахты. Паника. Пейзаж угрюм и выжжен.
Подобно пинии, начавшей тлеть, повис
Раздутый черный гриб, пугающ и напыжен,
Краями загнутыми оседая вниз.
"Так не бывает" - говорю. Отец обижен,
И говорит: "Глоток от мудрости отпей.
Прочти у Плиния о гибели Помпей.

Ты просишь описать часы кончины дяди.
Мне помнится, жара была к исходу дня.
Он отдохнул, поел, работать лег в прохладе.
Но присмотреться мать принудила меня
И дядю - к пинии, всплывающей громаде
Там, над Везувием - из пепла и огня.
Растенье жуткое он взором вмиг окинул,
И от Мизены флот спасать бегущих двинул.

Все выше пламенная крона, все белей,
И в грязной зелени - чадящих искр все боле.
Вот падать стал нагар небесных фитилей;
Забарабанили, неведомо отколе,
Обломки пемзы по навесам кораблей
Как бы чешуйками горящих пиниолей.
Астматик-дядя диктовал до той поры,
Покуда мог вдыхать небесные пары".

"А дальше?" - "Тацит, что ж, внимай, коль хватит духа.
Уже была вода морская горяча,
Тряслись дома, повсюду множилась разруха,
Мать все хотела сесть, в отчаяньи крича,
Чтоб я бежал один, что, мол, она - старуха.
Я обхватил ее за дряблые плеча.
"Нас могут затоптать, давай свернем с дороги".
Мы через луг пошли, люпиновый, отлогий.

Удушье, кашель, нет воды... Но мы бредем.
Все ржанием полно, мольбами, криком, лаем,
Под низвергающимся пепловым дождем
Мы отрясаем прах, в котором утопаем, -
Летят обломки скал, и мы расправы ждем:
Запас Везувия, увы, неисчерпаем.
В дыму и копоти исчез светила зрак,
На мир агонией спустился гулкий мрак.

Быть может здесь, в ночи ночей, разверзлась жила
Единых для богов и для людей пучин?
Сплетались в воздухе то грозно, то уныло
И женский вопль, и детский плач, и крик мужчин, -
Но утешеньем мне, поверишь ли, служило,
Что если гибну я, то гибну не один!
Когда забрезжил день надеждою далекой -
Все было скрыто белой, смертной поволокой".

Здесь гиду, видимо, любой предмет знаком,
Но все разглядывать - лишь времени потеря,
Лежит беременная женщина ничком,
Она как бы ползет, еще в спасенье веря,
Собака-сторож ловит воздух, сжавшись в ком,
Однако судорога сводит лапы зверя;
Приапы, фрукты, хлеб, овечьи погремки.
Туристы ползают в руинах - и жуки.

Такой ли полдень был?.. Непоены, понуры,
В тени граната овцы тупо ждут судьбы;
Матросы пьют; блестят на солнце бычьи шкуры;
Зевает пес; разгар предвыборной борьбы -
Мужчины долго ворошат кандидатуры;
Коренья в кухне чистят сонные рабы;
На ласточек взглянув и, погружаясь в дрему,
Она, беременная, ковыляет к дому.

Гид говорит: "Здесь был портовый город встарь".
Венере служба здесь была важнейшим делом.
Вот в колокольчиках - Приап, верней, фонарь;
Мозаикой, резцом орудуя умелым,
Бесстыдно украшал художник сей алтарь
Во славу способов слиянья тела с телом.
Здесь корню мужества сулится торжество:
"Он больше стоит, чем во злате вес его".

Блюститель ревностный ветхозаветных правил,
Чернобородый, возмущенный иудей,
Ярясь на всех, кто здесь соблазны лона славил, -
Иль кто из христиан, таинственных людей
(Которых окрестил едва ль не в Риме Павел),
Пылая пламенем спасительных идей,
Предчувствуя, что час пробьет, и очень скоро,
Здесь, на стене проскреб слова: "Содом, Гоморра"?

Глядеть куда-то вниз, как некогда живьем,
Теперь навек обречены глаза собаки, -
Мужчина с женщиной теперь навек вдвоем,
Под сердцем матери, в первоначальном мраке
Спит нерожденный сын в пристанище своем, -
С куском во рту навеки раб сидит в бараке,
И мальчик, тоже раб, теперь во все века
От губ не оторвет любимого свистка.

Доколе атом, расщепясь, не взвеет прахом
Мир наших игр, не оборвет столетий бег?
Бредем к отелю мы, и мыслим с тайным страхом,
Сколь пиния грозна, сколь хрупок человек,
И помним об огне, что властен кратким взмахом
Пса, женщину, весь мир окоченить навек.
Я понял: увенчав пейзаж стволом ветвистым,
Старик-художник был бесспорным реалистом.

Пер. Е. Витковский

@темы: antiquity, 20, afrikaans, о (rus)

---

[Lika_k]

Langston Hughes
I, Too
I, too, sing America.

I am the darker brother.
They send me to eat in the kitchen
When company comes,
But I laugh,
And eat well,
And grow strong.

Tomorrow,
I’ll be at the table
When company comes.
Nobody’ll dare
Say to me,
“Eat in the kitchen,"
Then.

Besides,
They’ll see how beautiful I am
And be ashamed—

I, too, am America.

@темы: 20, h, english-american, harlem renaissance

---

[Lika_k]

Дидерик Йоханнес Опперман
Галлюцинации
Камин в харчевне вновь зовет меня.
Пройдя искус горения и тленья,
я взор не отрываю от огня,
куда забросил книгу под поленья.
Там, в пламени, мелькают, что ни миг,
дракон вослед за водяным уродом
и черной головой - и мой двойник
проскальзывает под каминным сводом.
Нет, истину не опалить огнем,
она хранится, вечно наготове,
там, в сердце очага, - дымится в нем
и тлеет, чтобы возродиться в Слове,
чтоб с ним из сердца моего исчез
тревожный строй чудовищ и чудес.

(Из цикла сонетов "Брандан")

Пер. Е. Витковский

@темы: sonnet, 20, afrikaans, о (rus)

---

[Lika_k]

Claude McKay
Heritage
Now the dead past seems vividly alive,
And in this shining moment I can trace,
Down through the vista of the vanished years,
Your faun-like form, your fond elusive face.

And suddenly come secret spring’s released,
And unawares a riddle is revealed,
And I can read like large, black-lettered print,
What seemed before a thing forever sealed.

I know the magic word, the graceful thought,
The song that fills me in my lucid hours,
The spirit’s wine that thrills my body through,
And makes me music-drunk, are yours, all yours.

I cannot praise, for you have passed from praise,
I have no tinted thoughts to paint you true;
But I can feel and I can write the word;
The best of me is but the least of you.

@темы: m, 20, english-american

---

[Lika_k]

Дидерик Йоханнес Опперман
Кронос
Пурпурный мрак перед приходом дня
за окнами свивается в удава,
как склянку в кулаке, зажав меня;
он - клетка мне и вечная оправа.
Я слышу пульс его - прибой времен;
диктует мне закон беспрекословный
себя за хвост кусающий дракон,
боа-констриктор, гад холоднокровный.
Я мню себя свободным иногда,
завидя утром мотылька и птицу, -
у речки валят лес, и поезда
спешат за горизонт и за границу;
но ночью вижу: космос - взаперти
в тугих извивах Млечного Пути.

(Из цикла сонетов "Брандан")

Пер. Е. Витковский

@темы: sonnet, 20, afrikaans, о (rus)

---

[Lika_k]

Claude McKay
Adolescence
There was a time when in late afternoon
The four-o’clocks would fold up at day’s close
Pink-white in prayer, and ’neath the floating moon
I lay with them in calm and sweet repose.

And in the open spaces I could sleep,
Half-naked to the shining worlds above;
Peace came with sleep and sleep was long and deep,
Gained without effort, sweet like early love.

But now no balm—nor drug nor weed nor wine—
Can bring true rest to cool my body’s fever,
Nor sweeten in my mouth the acid brine,
That salts my choicest drink and will forever.

1922

@темы: m, 20, english-american

---

[Lika_k]

Дидерик Йоханнес Опперман
Горящая книга
Вот - ночь на Троицу, и я пишу,
гляжу в огонь и постигаю ныне,
что только зло стихами приношу,
что место им - в пылающем камине,
и я швыряю - и уже зола
трепещет... Но из огненного зева,
воздев изжелта-синие крыла,
выходит некий ангел, полный гнева:
- Ты истину похоронил в огне,
и потому опять пиши, покуда
не распознаешь в собственной стране,
в глуши и в дебрях, проявленья чуда.
- Но чем докажешь ты, гонец ночной,
что прислан Богом, а не Сатаной?..

(Из цикла сонетов "Брандан")

Пер. Е. Витковский

@темы: sonnet, 20, afrikaans, о (rus)

---

[Lika_k]

Rupert Brooke
Love
Love is a breach in the walls, a broken gate,
Where that comes in that shall not go again;
Love sells the proud heart’s citadel to Fate.
They have known shame, who love unloved. Even then,
When two mouths, thirsty each for each, find slaking,
And agony’s forgot, and hushed the crying
Of credulous hearts, in heaven—such are but taking
Their own poor dreams within their arms, and lying
Each in his lonely night, each with a ghost.
Some share that night. But they know love grows colder,
Grows false and dull, that was sweet lies at most.
Astonishment is no more in hand or shoulder,
But darkens, and dies out from kiss to kiss.
All this is love; and all love is but this.

1913

@темы: b, 20, english-british