[Lika_k]

Georg Trakl
Nachlass: Sammlung 1909
Drei Träume
I
Mich däucht, ich träumte von Blätterfall,
Von weiten Wäldern und dunklen Seen,
Von trauriger Worte Widerhall -
Doch könnt' ich ihren Sinn nicht verstehn.

Mich däucht, ich träumte von Sternenfall,
Von blasser Augen weinendem Flehn,
Von eines Lächelns Widerhall -
Doch könnt' ich seinen Sinn nicht verstehn.

Wie Blätterfall, wie Sternenfall,
So sah ich mich ewig kommen und gehn,
Eines Traumes unsterblicher Widerhall -
Doch könnt' ich seinen Sinn nicht verstehn.

II
In meiner Seele dunklem Spiegel
Sind Bilder niegeseh'ner Meere,
Verlass'ner, tragisch phantastischer Länder,
Zerfließend ins Blaue, Ungefähre.

Meine Seele gebar blut-purpurne Himmel
Durchglüht von gigantischen, prasselnden Sonnen,
Und seltsam belebte, schimmernde Gärten,
Die dampften von schwülen, tödlichen Wonnen.

Und meiner Seele dunkler Bronnen
Schuf Bilder ungeheurer Nächte,
Bewegt von namenlosen Gesängen
Und Atemwehen ewiger Mächte.

Meine Seele schauert erinnerungsdunkel,
Als ob sie in allem sich wiederfände -
In unergründlichen Meeren und Nächten,
Und tiefen Gesängen, ohn' Anfang und Ende.

III
Ich sah viel Städte als Flammenraub
Und Greuel auf Greuel häufen die Zeiten,
Und sah viel Völker verwesen zu Staub,
Und alles in Vergessenheit gleiten.

Ich sah die Götter stürzen zur Nacht,
Die heiligsten Harfen ohnmächtig zerschellen,
Und aus Verwesung neu entfacht,
Ein neues Leben zum Tage schwellen.

Zum Tage schwellen und wieder vergehn,
Die ewig gleiche Tragödia,
Die also wir spielen sonder Verstehn,

Und deren wahnsinnsnächtige Qual
Der Schönheit sanfte Gloria
Umkränzt als lächelndes Dornenall.


Георг Тракль
Из литературного наследия Nachlass
Сборник 1909 г.
Три сновидения*
1
Был знак мне: я видел во сне листопад,
Темное озеро, лес среди скал,
И отзвук слов опечаленных - над, -
Но что это значит, не знал.

Был знак мне: я видел во сне звездопад,
И плачущий взор меня умолял,
И отзвук смеха слышался над, -
Но что это значит, не знал.

Как листопад, как звездопад,
Я то начинался, то исчезал,
И вечный отзвук снов моих - над, -
Но что это значит, не знал.

2
В моей душе - зерцале темном - Невиданных морей картины,
Трагично-фантастические земли
Уходят с рёвом в синие пучины.

В моей душе, кроваво-красном небе,
Гигантских солнц бурлящее горенье,
И странно-дикие сады, мерцая,
В смертельно-душном дышат наслажденье.

В моей душе, к в темной бездне,
Чудовищные ночи возникают,
Взмывают ввысь неведомые хоры
И тяжко силы вечные вздыхают.

И содрогается в воспоминаньях темных
Душа, как если бы устала
В бездонных хлябах и ночах возобновляться,
И в пенье - без конца и без начала.

3
Я видел: пожирает огонь города
Ужас, крики и пени;
Я видел: исчезают племена без следа,
И все пропадет в забвенье.

Я видел: богов низвергают в ночь,
Святые арфы в щептё разбивают,
И как, силясь тлен превозмочь,
Дни новой жизни взмывают,

Взмывают и никнут, тоскуя, -
О трагедия вечной тщеты,
Где все мы играем вслепую,

Нде муку на искаженном лице
Венчает глория красоты -
Улыбка мира в терновом венце.

пер. Вл. Летучий

* Циклом "Три сновидения" открывается составленный самим Траклем сборник своих юношеских стихотворений, написанных к 1909 г.; впервые опубликован в 1938 г. в Зальцбурге: "Из золотой чаши. Юношеские стихотворения".
"Сотканные из снов образы, более прекрасные, чем любая действительность!" (Из письма Тракля к своей старшей сестре Гермине Раутенберг, 1908 г.)

@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism

---

[Lika_k]

Yone Noguchi
The Poet
Out of the deep and the dark,
A sparkling mystery, a shape,
Something perfect,
Comes like the stir of the day:
One whose breath is an odour,
Whose eyes show the road to stars,
The breeze in his face,
The glory of Heaven on his back.
He steps like a vision hung in air,
Diffusing the passion of Eternity;
His abode is the sunlight of morn,
The music of eve his speech:
In his sight,
One shall turn from the dust of the grave,
And move upward to the woodland.

@темы: n, english, japanese, 20, eastern, english-american, english-other

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Sonstige Veröffentlichungen zu Lebzeiten
Nachtseele (3. Fassung)
Schweigsam stieg vom schwarzen Wald ein blaues Wild
Die Seele nieder,
Da es Nacht war, über moosige Stufen ein schneeiger Quell.

Blut und Waffengetümmel vergangner Zeiten
Rauscht im Föhrengrund.
Der Mond scheint leise in verfallene Zimmer,

Trunken von dunklen Giften, silberne Larve
Über den Schlummer der Hirten geneigt;
Haupt, das schweigend seine Sagen verlassen.

O, dann öffnet jener die langsamen Hände
Verwesend in purpurnem Schlaf
Und silbern erblühen die Blumen des Winters

Am Waldsaum, erstrahlen die finstern Wege
In die steinerne Stadt;
Öfter ruft aus schwarzer Schwermut das Käuzchen den Trunknen.

Георг Тракль
Разрозненные прежизненные публикации
Ночная душа
Безмолвно из черного леса спустилась в душу
Синяя дичь —
Ночью, по мшистым ступеням заснеженного ручья.

Кровь, и охотничья пальба давних времен
Шумит в корнях сосен.
Тихо светит луна в руинные комнаты;

Пьяный от темных ядов, серебряный призрак
Склоняется над дремотой пастуха; —
Чело молча покидают собственные преданья.

О! потом он раскинет свои вялые руки,
Истлевшие в пурпурном сне,
И серебряно распустятся цветы зимы

На опушке леса, засияют мрачные тропы
В каменный город;
Все чаще из черной грусти выкликает пьяного сыч.

пер. Вл. Летучий

@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Sonstige Veröffentlichungen zu Lebzeiten
In einem alten Garten
Resedaduft entschwebt im braunen Grün,
Geflimmer schauert auf den schönen Weiher,
Die Weiden stehn gehüllt in weiße Schleier
Darinnen Falter irre Kreise ziehn.

Verlassen sonnt sich die Terrasse dort,
Goldfische glitzern tief im Wasserspiegel,
Bisweilen schwimmen Wolken übern Hügel,
Und langsam gehn die Fremden wieder fort.

Die Lauben scheinen hell, da junge Frau'n
Am frühen Morgen hier vorbeigegangen,
Ihr Lachen blieb an kleinen Blättern hangen,
In goldenen Dünsten tanzt ein trunkener Faun.

Георг Тракль
Разрозненные прежизненные публикации
В старом саду
Дух резеды разлит средь бурых трав,
И пруд знобит в сверканьях полинялых.
Забылись ивы в белых покрывалах,
Рой мотыльков вокруг себя собрав.

Пуста терраса, перегрета днем.
В пруду сверкают золотые рыбки,
И тучки проплывают по ошибке,
И, чужаки, спешат за окоём.

Светла листва беседки; здесь гурьбой
Шли в ранний час юницы и смеялись.
И на листве улыбки их остались;
И в желтой дымке пляшет фавн хмельной.

пер. Вл. Летучий

@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism

---

[Lika_k]

Willa Cather
Aftermath
Can’st thou conjure a vanished morn of spring,
Or bid the ashes of the sunset glow
Again to redness? Are we strong to wring
From trodden grapes the juice drunk long ago?
Can leafy longings stir in Autumn's blood,
Or can I wear a pearl dissolved in wine,
Or go a-Maying in a winter wood,
Or paint with youth thy wasted cheek, or mine?
What bloom, then, shall abide, since ours hath sped?
Thou art more lost to me than they who dwell
In Egypt’s sepulchres, long ages fled;
And would I touch—Ah me! I might as well
Covet the gold of Helen's vanished head,
Or kiss back Cleopatra from the dead!

@темы: c, 20, english-american

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Sonstige Veröffentlichungen zu Lebzeiten
Ein Frühlingsabend
Ein Strauch voll Larven; Abendföhn im März;
Ein toller Hund läuft durch ein ödes Feld
Durchs braune Dorf des Priesters Glocke schellt;
Ein kahler Baum krümmt sich in schwarzem Schmerz.

Im Schatten alter Dächer blutet Mais;
O Süße, die der Spatzen Hunger stillt.
Durch das vergilbte Rohr bricht scheu ein Wild.
O Einsamstehn vor Wassern still und weiß.

Unsäglich ragt des Nußbaums Traumgestalt.
Den Freund erfreut der Knaben bäurisch Spiel.
Verfallene Hütten, abgelebt' Gefühl;
Die Wolken wandern tief und schwarz geballt.

Георг Тракль
Разрозненные прежизненные публикации
Весенний вечер
Куст полон призраков. Фён мартовский жесток.
Пес бешеный по пустоши кружит.
В деревне бурой колокол дрожит;
И вяз от черной боли занемог.

Кровоточит маис под сенью крыш;
О сладость для голодных воробьев.
Крадется робко дичь из тростников,
Один, у тихих белых вод стоишь.

Орешник в грезах видит странный знак.
Друг хвалит игры сельской ребятни.
В забросе избы, прожитые дни.
И облака сжимаются в кулак

пер. Вл. Летучий

@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism

---

[Lika_k]

Elinor Wylie
Sunset on the Spire
All that I dream
By day or night
Lives in that stream
Of lovely light.
Here is the earth,
And there is the spire;
This is my hearth,
And that is my fire.
From the sun's dome
I am shouted proof
That this is my home,
And that is my roof.
Here is my food,
And here is my drink,
And I am wooed
From the moon's brink.
And the days go over,
And the nights end;
Here is my lover,
Here is my friend.
All that I
Could ever ask
Wears that sky
Like a thin gold mask.

@темы: 20, w, english-american, wylie, elinor

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Sonstige Veröffentlichungen zu Lebzeiten
St.-Peters-Friedhof
Ringsum ist Felseneinsamkeit.
Des Todes bleiche Blumen schauern
Auf Gräbern, die im Dunkel trauern -
Doch diese Trauer hat kein Leid.

Der Himmel lächelt still herab
In diesen traumverschlossenen Garten,
Wo stille Pilger seiner warten.
Es wacht das Kreuz auf jedem Grab.

Die Kirche ragt wie ein Gebet
Vor einem Bilde ewiger Gnaden,
Manch Licht brennt unter den Arkaden,
Das stumm für arme Seelen fleht -

Indes die Baume blüh'n zur Nacht,
Daß sich des Todes Antlitz hülle
In ihrer Schönheit schimmernde Fülle,
Die Tote tiefer träumen macht.

Георг Тракль
Разрозненные прежизненные публикации
Кладбище Св. Петра*
Мир одиночества камней.
Бледны цветы в дрожанье мрака
Могильной скорбности, однако
Не ощущаешь боли в ней.

Усмешка неба, сад окрест,
Где грезы мертвых снов незримы,
Где отдыхают пилигриммы.
И сторожит могилу крест.

С молитвой церковь вознеслась
К дарующему милость свыше,
Свеча пылает в круглой нише,
За души грешников молясь.

Цветение древесных крон
В ночи мерцает, украшая
Лик смерти, чтобы, мир вкушая,
У мертвых был поглубже сон.

пер. Вл. Летучий

* Кладбище Св. Петра - старейшее клабище при монастыре св. Петра в Зальцбурге

@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism

---

[Lika_k]

William Butler Yeats
The Wild Swans at Coole. 1919.
40. The Double Vision of Michael Robartes
I
On the grey rock of Cashel the mind’s eye
Has called up the cold spirits that are born
When the old moon is vanished from the sky
And the new still hides her horn.

Under blank eyes and fingers never still
The particular is pounded till it is man,
When had I my own will?
Oh, not since life began.

Constrained, arraigned, baffled, bent and unbent
By these wire-jointed jaws and limbs of wood,
Themselves obedient,
Knowing not evil and good;

Obedient to some hidden magical breath.
They do not even feel, so abstract are they,
So dead beyond our death,
Triumph that we obey.

II
On the grey rock of Cashel I suddenly saw
A Sphinx with woman breast and lion paw,
A Buddha, hand at rest,
Hand lifted up that blest;

And right between these two a girl at play
That it may be had danced her life away,
For now being dead it seemed
That she of dancing dreamed.

Although I saw it all in the mind’s eye
There can be nothing solider till I die;
I saw by the moon’s light
Now at its fifteenth night.

One lashed her tail; her eyes lit by the moon
Gazed upon all things known, all things unknown,
In triumph of intellect
With motionless head erect.

That other’s moonlit eyeballs never moved,
Being fixed on all things loved, all things unloved,
Yet little peace he had
For those that love are sad.

Oh, little did they care who danced between,
And little she by whom her dance was seen
So that she danced. No thought,
Body perfection brought,

For what but eye and ear silence the mind
With the minute particulars of mankind?
Mind moved yet seemed to stop
As ’twere a spinning-top.

In contemplation had those three so wrought
Upon a moment, and so stretched it out
That they, time overthrown,
Were dead yet flesh and bone.

III
I knew that I had seen, had seen at last
That girl my unremembering nights hold fast
Or else my dreams that fly,
If I should rub an eye,

And yet in flying fling into my meat
A crazy juice that makes the pulses beat
As though I had been undone
By Homer’s Paragon

Who never gave the burning town a thought;
To such a pitch of folly I am brought,
Being caught between the pull
Of the dark moon and the full,

The commonness of thought and images
That have the frenzy of our western seas.
Thereon I made my moan,
And after kissed a stone,

And after that arranged it in a song
Seeing that I, ignorant for so long,
Had been rewarded thus
In Cormac’s ruined house.

@темы: y, 20, yeats, w. b., english-british, english-british-irish

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Sonstige Veröffentlichungen zu Lebzeiten
Die drei Teiche in Hellbrunn (2. Fassung)
Hinwandelnd an den schwarzen Mauern
Des Abends, silbern tönt die Leier
Des Orpheus fort im dunklen Weiher
Der Frühling aber tropft in Schauern
Des Nachtwinds silbern tönt die Leier
Des Orpheus fort im dunklen Weiher
Hinsterbend an ergrünten Mauern.
Ferne leuchten Schloß und Hügel.
Stimmen von Frauen, die längst verstarben
Weben zärtlich und dunkelfarben
Über dem weißen nymphischen Spiegel.
Klagen ihr vergänglich Geschicke
Und der Tag zerfließt im Grünen
Flüstern im Rohr und schweben zurücke -
Eine Drossel scherzt mit ihnen.

Die Wasser schimmern grünlichblau
Und ruhig atmen die Zypressen
Und ihre Schwermut unermessen
Fließt über in das Abendblau.
Tritonen tauchen aus der Flut,
Verfall durchrieselt das Gemäuer
Der Mond hüllt sich in grüne Schleier
Und wandelt langsam auf der Flut.

Георг Тракль
Разрозненные прежизненные публикации
Три пруда в Хельбрунне (2-ая редакция)
Бредя вдоль черных стен заката
Серебряно стенает лира
Орфея, в пруд, сникая сиро,
Слезится из ветвей утрата
Весны, и с ветром не разъято
Серебряно стенает лира
Орфея, в пруд сникая сиро
И в смерть зеленого заката.

Холм и замок в свете вялом,
Шепот женщин, умирая,
С темнотой соткался, тая
Над мифическим зерцалом.
Судьбы их вотще рыдают,
День, шепчась в зеленом дыме
С камышом, наверх всплывает.
Дрозд заигрывает с ними.

Вода - блеск зелени и сини,
И кипарисы дышат мерно,
Их тоскованье беспримерно -
И в синеву течет унынье.
Тритоны всплыли со дна,
И стены в тине и развале.
Плывет в зеленом покрывале,
Качаясь на воде, луна.

пер. Вл. Летучий

@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism

---

[Lika_k]

William Butler Yeats
The Wild Swans at Coole. 1919.
35. The Phases of the Moon
An old man cocked his ear upon a bridge;
He and his friend, their faces to the South,
Had trod the uneven road. Their boots were soiled,
Their Connemara cloth worn out of shape;
They had kept a steady pace as though their beds,
Despite a dwindling and late-risen moon,
Were distant still. An old man cocked his ear.
Aherne. What made that sound?

Robartes. A rat or water-hen
Splashed, or an otter slid into the stream.
We are on the bridge; that shadow is the tower,
And the light proves that he is reading still.
He has found, after the manner of his kind,
Mere images; chosen this place to live in
Because, it may be, of the candle-light
From the far tower where Milton’s Platonist
Sat late, or Shelley’s visionary prince:
The lonely light that Samuel Palmer engraved,
An image of mysterious wisdom won by toil;
And now he seeks in book or manuscript
What he shall never find.

Aherne. Why should not you
Who know it all ring at his door, and speak
Just truth enough to show that his whole life
Will scarcely find for him a broken crust
Of all those truths that are your daily bread;
And when you have spoken take the roads again?

Robartes. He wrote of me in that extravagant style
He had learnt from Pater, and to round his tale
Said I was dead; and dead I choose to be.

Aherne. Sing me the changes of the moon once more;
True song, though speech: ‘mine author sung it me.’

Robartes. Twenty-and-eight the phases of the moon,
The full and the moon’s dark and all the crescents,
Twenty-and-eight, and yet but six-and-twenty
The cradles that a man must needs be rocked in:
For there’s no human life at the full or the dark.
From the first crescent to the half, the dream
But summons to adventure and the man
Is always happy like a bird or a beast;
But while the moon is rounding towards the full
He follows whatever whim’s most difficult
Among whims not impossible, and though scarred,
As with the cat-o’-nine-tails of the mind,
His body moulded from within his body
Grows comelier. Eleven pass, and then
Athene takes Achilles by the hair,
Hector is in the dust, Nietzsche is born,
Because the hero’s crescent is the twelfth.
And yet, twice born, twice buried, grow he must,
Before the full moon, helpless as a worm.
The thirteenth moon but sets the soul at war
In its own being, and when that war’s begun
There is no muscle in the arm; and after,
Under the frenzy of the fourteenth moon,
The soul begins to tremble into stillness,
To die into the labyrinth of itself!

Aherne. Sing out the song; sing to the end, and sing
The strange reward of all that discipline.

Robartes. All thought becomes an image and the soul
Becomes a body: that body and that soul
Too perfect at the full to lie in a cradle,
Too lonely for the traffic of the world:
Body and soul cast out and cast away
Beyond the visible world.

Aherne. All dreams of the soul
End in a beautiful man’s or woman’s body.

Robartes. Have you not always known it?

Aherne. The song will have it
That those that we have loved got their long fingers
From death, and wounds, or on Sinai’s top,
Or from some bloody whip in their own hands.
They ran from cradle to cradle till at last
Their beauty dropped out of the loneliness
Of body and soul.

Robartes. The lover’s heart knows that.

Aherne. It must be that the terror in their eyes
Is memory or foreknowledge of the hour
When all is fed with light and heaven is bare.

Robartes. When the moon’s full those creatures of the full
Are met on the waste hills by countrymen
Who shudder and hurry by: body and soul
Estranged amid the strangeness of themselves,
Caught up in contemplation, the mind’s eye
Fixed upon images that once were thought;
For separate, perfect, and immovable
Images can break the solitude
Of lovely, satisfied, indifferent eyes.

And thereupon with aged, high-pitched voice
Aherne laughed, thinking of the man within,
His sleepless candle and laborious pen.

Robartes. And after that the crumbling of the moon.
The soul remembering its loneliness
Shudders in many cradles; all is changed,
It would be the world's servant, and as it serves,
Choosing whatever task's most difficult
Among tasks not impossible, it takes
Upon the body and upon the soul
The coarseness of the drudge.

Aherne. Before the full
It sought itself and afterwards the world.

Robartes. Because you are forgotten, half out of life,
And never wrote a book, your thought is clear.
Reformer, merchant, statesman, learned man,
Dutiful husband, honest wife by turn,
Cradle upon cradle, and all in flight and all
Deformed because there is no deformity
But saves us from a dream.

Aherne. And what of those
That the last servile crescent has set free?

Robartes. Because all dark, like those that are all light,
They are cast beyond the verge, and in a cloud,
Crying to one another like the bats;
And having no desire they cannot tell
What’s good or bad, or what it is to triumph
At the perfection of one’s own obedience;
And yet they speak what’s blown into the mind;
Deformed beyond deformity, unformed,
Insipid as the dough before it is baked,
They change their bodies at a word.

Aherne. And then?

Robartes. When all the dough has been so kneaded up
That it can take what form cook Nature fancies,
The first thin crescent is wheeled round once more.

Aherne. But the escape; the song’s not finished yet.

Robartes. Hunchback and Saint and Fool are the last crescents.
The burning bow that once could shoot an arrow
Out of the up and down, the wagon-wheel
Of beauty’s cruelty and wisdom’s chatter—
Out of that raving tide—is drawn betwixt
Deformity of body and of mind.

Aherne. Were not our beds far off I’d ring the bell,
Stand under the rough roof-timbers of the hall
Beside the castle door, where all is stark
Austerity, a place set out for wisdom
That he will never find; I’d play a part;
He would never know me after all these years
But take me for some drunken countryman:
I’d stand and mutter there until he caught
‘Hunchback and Saint and Fool,’ and that they came
Under the three last crescents of the moon.
And then I’d stagger out. He’d crack his wits
Day after day, yet never find the meaning.

And then he laughed to think that what seemed hard
Should be so simple—a bat rose from the hazels
And circled round him with its squeaky cry,
The light in the tower window was put out.

@темы: y, 20, yeats, w. b., english-british, english-british-irish

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Sonstige Veröffentlichungen zu Lebzeiten
Traumwandler
Wo bist du, die mir zur Seite ging,
Wo bist du, Himmelsangesicht?
Ein rauher Wind höhnt mir ins Ohr: du Narr!
Ein Traum! Ein Traum! Du Tor!
Und doch, und doch! Wie war es einst,
Bevor ich in Nacht und Verlassenheit schritt?
Weißt du es noch, du Narr, du Tor!
Meiner Seele Echo, der rauhe Wind:
O Narr! O Tor!
Stand sie mit bittenden Händen nicht,
Ein trauriges Lächeln um den Mund,
Und rief in Nacht und Verlassenheit!
Was rief sie nur! Weißt du es nicht?
Wie Liebe klang's. Kein Echo trug
Zu ihr zurück, zu ihr dies Wort.
War's Liebe? Weh, daß ich's vergaß!
Nur Nacht um mich und Verlassenheit,
Und meiner Seele Echo - der Wind!
Der höhnt und höhnt: O Narr! O Tor!

Георг Тракль
Разрозненные прежизненные публикации
Лунатик
Где ты, где ты, попутчица моя,
Где ты, небесно-звонкий лик?
Свистит мне в уши ветер: Ты - глупец!
Грезёр! Грезёр! Ты-шут!
И все же, все же! Разве было до -
До ночи бесприютности - не так?
Или забыл ты, шут и дурень?
О эхо моей души - хрипучий ветер:
шут и глупец!
Но разве не стояла она с молящими руками
И горестной улыбкой на губах
И не кричала в ночи и бесприютность?
А что она кричит сейчас? Не знаешь?
Т а к - зовет любовь. Увы, ни эхо
Ей не отклинулось, ни слово.
Но разве это не любовь была? О горе: я забыл!
Лишь ночь вокруг меня и бесприютство,
И моей души смятенной эхо - ветер!
И он глумится: О дурак! О шут!

пер. Вл. Летучий

@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism

---

[Lika_k]

William Butler Yeats
The Wild Swans at Coole. 1919.
33. Ego Dominus Tuus
Hic. On the grey sand beside the shallow stream
Under your old wind-beaten tower, where still
A lamp burns on beside the open book
That Michael Robartes left, you walk in the moon,
And, though you have passed the best of life, still trace,
Enthralled by the unconquerable delusion,
Magical shapes.
Ille. By the help of an image
I call to my own opposite, summon all
That I have handled least, least looked upon.
Hic. And I would find myself and not an image.
Ille. That is our modern hope, and by its light
We have lit upon the gentle, sensitive mind
And lost the old nonchalance of the hand;
Whether we have chosen chisel, pen or brush,
We are but critics, or but half create,
Timid, entangled, empty and abashed,
Lacking the countenance of our friends.
Hic. And yet
The chief imagination of Christendom,
Dante Alighieri, so utterly found himself
That he has made that hollow face of his
More plain to the mind's eye than any face
But that of Christ.
Ille. And did he find himself
Or was the hunger that had made it hollow
A hunger for the apple on the bough
Most out of reach? and is that spectral image
The man that Lapo and that Guido knew?
I think he fashioned from his opposite
An image that might have been a stony face
Staring upon a Bedouin's horse-hair roof
From doored and windowed cliff, or half upturned
Among the coarse grass and the camel-dung.
He set his chisel to the hardest stone.
Being mocked by Guido for his lecherous life,
Derided and deriding, driven out
To climb that stair and eat that bitter bread,
He found the unpersuadable justice, he found
The most exalted lady loved by a man.
Hic. Yet surely there are men who have made their art
Out of no tragic war, lovers of life,
Impulsive men that look for happiness
And sing when t'hey have found it.
Ille. No, not sing,
For those that love the world serve it in action,
Grow rich, popular and full of influence,
And should they paint or write, still it is action:
The struggle of the fly in marmalade.
The rhetorician would deceive his neighbours,
The sentimentalist himself; while art
Is but a vision of reality.
What portion in the world can the artist have
Who has awakened from the common dream
But dissipation and despair?
Hic. And yet
No one denies to Keats love of the world;
Remember his deliberate happiness.
Ille. His art is happy, but who knows his mind?
I see a schoolboy when I think of him,
With face and nose pressed to a sweet-shop window,
For certainly he sank into his grave
His senses and his heart unsatisfied,
And made -- being poor, ailing and ignorant,
Shut out from all the luxury of the world,
The coarse-bred son of a livery-stable keeper --
Luxuriant song.
Hic. Why should you leave the lamp
Burning alone beside an open book,
And trace these characters upon the sands?
A style is found by sedentary toil
And by the imitation of great masters.
Ille. Because I seek an image, not a book.
Those men that in their writings are most wise,
Own nothing but their blind, stupefied hearts.
I call to the mysterious one who yet
Shall walk the wet sands by the edge of the stream
And look most like me, being indeed my double,
And prove of all imaginable things
The most unlike, being my anti-self,
And, standing by these characters, disclose
All that I seek; and whisper it as though
He were afraid the birds, who cry aloud
Their momentary cries before it is dawn,
Would carry it away to blasphemous men.

@темы: y, 20, yeats, w. b., english-british, english-british-irish

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Veröffentlichungen im Brenner
Offenbarung und Untergang
Seltsam sind die nächtigen Pfade des Menschen. Da ich nachtwandelnd an steinernen Zimmern hinging und es brannte in jedem ein stilles Lämpchen, ein kupferner Leuchter, und da ich frierend aufs Lager hinsank, stand zu Häupten wieder der schwarze Schatten der Fremdling in und schweigend verbarg ich das Antlitz in den langsamen Händen. Auch war am Fenster blau die Hyazinthe aufgeblüht und es trat auf die purpurne Lippe des Odmenden das alte Gebet, sanken von den Lidern kristallne Tränen geweint um die bittere Welt. In dieser Stunde war ich im Tod mei- nes Vaters der weiße Sohn. In blauen Schauern kam vom Hügel der Nachtwind, die dunkle Klage der Mutter, hinsterbend wieder und ich sah die schwarze Hölle in meinem Herzen, Minute schimmernder Stille. Leise trat aus kalkiger Mauer ein unsägliches Antlitz - ein sterbender Jüngling - die Schönheit eines heimkehrenden Geschlechts. Mondesweiß umfing die Kühle des Steins die wachende Schläfe, verklangen die Schritte der Schatten auf verfallenen Stufen, ein rosiger Reigen im Gärtchen.

Schweigend saß ich in verlassener Schenke unter verrauchtem Holzgebälk und einsam beim Wein; ein strahlender Leichnam über ein Dunkles geneigt und es lag ein totes Lamm zu meinen Füßen. Aus verwesender Blaue trat die bleiche Gestalt der Schwester und also sprach ihr blutender Mund: Stich schwarzer Dorn. Ach noch tönen von wilden Gewittern die silbernen Arme mir. Fließe Blut von den mondenen Füßen, blühend auf nächtigen Pfaden, darüber schreiend die Ratte huscht. Aufflackert ihr Sterne in meinen gewölbten Brauen; und es läutet leise das Herz in der Nacht. Einbrach ein roter Schatten mit flammendem Schwert in das Haus, floh mit schneeiger Stirne. O bitterer Tod.

Und es sprach eine dunkle Stimme aus mir: Meinem Rappen brach ich im nächtigen Wald das Genick, da aus seinen purpurnen Augen der Wahnsinn sprang; die Schatten der Ulmen fielen auf mich, das blaue Lachen des Quells und die schwarze Kühle der Nacht, da ich ein wilder Jäger aufjagte ein schneeiges Wild; in steinerner Hölle mein Antlitz erstarb.

Und schimmernd fiel ein Tropfen Blutes in des Einsamen Wein; und da ich davon trank, schmeckte er bitterer als Mohn; und eine schwärzliche Wolke umhüllte mein Haupt, die kristallenen Tränen verdammter Engel; und leise rann aus silberner Wunde der Schwester das Blut und fiel ein feuriger Regen auf mich.

Am Saum des Waldes will ich ein Schweigendes gehn, dem aus sprachlosen Händen die härene Sonne sank; ein Fremdling am Abendhügel, der weinend aufhebt die Lider über die steinerne Stadt; ein Wild, das stille steht im Frieden des alten Hollunders; o ruhlos lauscht das dämmernde Haupt, oder es folgen die zögernden Schritte der blauen Wolke am Hügel, ernsten Gestirnen auch. Zur Seite geleitet stille die grüne Saat, begleitet auf moosigen Waldespfaden scheu das Reh. Es haben die Hütten der Dörfler sich stumm verschlossen und es ängstigt in schwarzer Windesstille die blaue Klage des Wildbachs.
Aber da ich den Felsenpfad hinabstieg, ergriff mich der Wahnsinn und ich schrie laut in der Nacht, und da ich mit silbernen Fingern mich über die schweigenden Wasser bog, sah ich daß mich mein Antlitz verlassen. Und die weiße Stimme sprach zu mir: Töte dich! Seufzend erhob sich eines Knaben Schatten in mir und sah mich strahlend aus kristallnen Augen an, daß ich weinend unter den Bäumen hinsank, dem gewaltigen Sternengewölbe.

Friedlose Wanderschaft durch wildes Gestein ferne den Abendweilern, heimkehrenden Herden; ferne weidet die sinkende Sonne auf kristallner Wiese und es erschüttert ihr wilder Gesang, der einsame Schrei des Vogels, ersterbend in blauer Ruh. Aber leise kommst du in der Nacht, da ich wachend am Hügel lag, oder rasend im Frühlingsgewitter; und schwärzer immer umwölkt die Schwermut das abgeschiedene Haupt, erschrecken schaurige Blitze die nächtige Seele, zer- reißen deine Hände die atemlose Brust mir.

Da ich in den dämmernden Garten ging, und es war die schwarze Gestalt des Bösen von mir gewichen, umfing mich die hyazinthene Stille der Nacht; und ich fuhr auf gebogenem Kahn über den ruhenden Weiher und süßer Frieden rührte die versteinerte Stirne mir. Sprachlos lag ich unter den alten Weiden und es war der blaue Himmel hoch über mir und voll von Sternen; und da ich anschauend hinstarb, starben Angst und der Schmerzen tiefster in mir; und es hob sich der blaue Schatten des Knaben strahlend im Dunkel, sanfter Gesang; hob sich auf mondenen Flügeln über die grünenden Wipfel, kristallene Klippen das weiße Antlitz der Schwester.

Mit silbernen Sohlen stieg ich die dornigen Stufen hinab und ich trat ins kalkgetünchte Gemach. Stille brannte ein Leuchter darin und ich verbarg in purpurnen Linnen schweigend das Haupt; und es warf die Erde einen kindlichen Leichnam aus, ein mondenes Gebilde, das langsam aus meinem Schatten trat, mit zerbrochenen Armen steinerne Stürze hinabsank, flockiger Schnee.

Георг Тракль
Публикация в журнале "Бреннер" (1914-1915)
Откровение и закат
Необъяснимы ночные тропы людей. Когда я - лунатик - брел по окаменелым комнатам и в каждой горела тихая лампа, медный подсвечник, и когда я, продрогший, падал на ложе, снова у изголовья вставала черная тень пришелицы, и я безмолвно прятал лицо в онемевшие ладони. На окне расцветал синий гиацинт, и с дыханьем выступала на пурпурные губы старая молива, падали с век хрустальные слезы в плаче о горечи земного мира. В этот час я становился белым сыном в смерти моего отца. В синем дрожанье долетал с холма ночной ветер, темная жалоба матери, снова все замирало, и я видел черный ад в моем сердце; минута мерцающей тишины. Тихо проступал из побеленной стены несказанный лик -умирающий отрок - красота возвращенья блудного рода в свой дом. Лунной белизной овевала прохлада камня чуткие виски, затихали шаги теней на разрушенных ступеньках, розовый хоровод в саду.

Безмолвно сидел я в пустом кабаке под закопченными балками и в одиночестве пил вино; лучистый мертвецсклонился над темнотой, и мертвый агнец прижался к моим ногам. Из истлевшей синевы выступил бледный силуэт сестры, и ее окровавленный рот сказал: Вонзись, черный шип. Все еще звенят от дикой грозы мои серебрянные руки. Стекай, кровь, с моих лунных ног, расцветая на ночной тропе, где с писком шмыгает крыса. Зажгитесь, звезды, под моими изогнутыми бровями; и сердце тихо стучит в ночи. Вломилась в дом красная тень с пламенным мечом, бежала прочь с белым как снег челом. О, горькая смерть.

И темный голос изре из меня: В ночном лесу я свернул моей черной лошади шею, когда из ее пурпурных глаз сверкнуло безумье; тени вязов упали на меня, синий смех ручья и черная прохлада ночи, когда я, дикий охотник, вспугнул белого, как снег, зверя; в каменной бездне мой лик омертвел.

И, мерцая, капля крови упала в вино одинокого; и когда я пил, стало оно горше мака; и черное облако застлало мой лоб, хрустальные слезы обреченных ангелов; и тихо капала кровь из серебряной раны сестры, и упал на меня огненный дождь.

По лесной опушке пытаюсь идти, безмолвный, кто выронил из занемевших рук волосяное солнце; пришелей на вечернем холме, плача, поднимает веки над окаменелым городом; зверь тихо стоит в покое старого бузинника; о, как тревожно вслушивается сумеречное чело; или гнвливые шаги влекутся за синими облаками к холму, к неумолимым звездам. В стороне тихо провожают его зеленеющие посевы, робко сопровождает по мшистой лесной тропе косуля. Избы селян наглухо заперты, и в черном безветрии пугают синие плачи дикого ручья.
Но когда я спустился с каменистой тропы, охватило меня безумье, и я громко кричал в ночи; и когда мои серебряные пальцы потянулись к безмолвной воде, я увидел: меня покинул мой лик. И белый голос сказал мне: Убей себя! вздыхая, тень мальчика поднялась во мне и глядела, лучась, хрустальными глазами, как я, плача, поник под деревьями, под угрожающим звездынм сводом.
Не находящее себе покоя странствие по диким камням вдалеке от вечерних прудов и стада, бредущего грузно домой; вдалеке пасется склоненное солнце на хрустальных лугах; и потрясает дикая песня, одинокий крик птицы, умирающей в синем оцепененье. Но тихо входишь ты в ночь, когда я без сна лежу на холме, или схожу с ума в весенней грозе; и всё черней тоска обволакивает чело, ужасают жуткие молнии ночную душу, и твои руки разрывают мою бездыханную грудь.
Когда я шел в сумеречный сад и черный лик зла предстал предо мной, ночь объяла меня гиацинтовой тишиной; и я поплыл на изогнутом челне через неподвижный пруд, и сладостный покой овевал мой окаменелый лоб. Онемело лежал я под старой ивой; высоко надо мной синее небо, полное звезд; и когда я, созерцая, замер, умерли страхи и глубокая боль во мне; и, лучась в темноте, всплыла синяя тень мальчика, нежная песнь; всплыл на лунных крыльях над зеленеющими макушками деревьев, хрустальными утесами белый лик сестры.
На серебряных подошвах я спустился по тернистым ступенькам и вступил в побелённую комнату. Тихо горел подсвечник, я спрятался с головой в пурпурную простыню; и исторгла земля детский труп, лунное творенье, и оно медленно проступило из моей тени, и я, возвращенный, изломанными руками отвалил каменную плиту - пушистый снег.

пер. Вл. Летучий

@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism

---

[Lika_k]

William Butler Yeats
The Wild Swans at Coole. 1919.
31. In Memory of Alfred Pollexfen
Five-and-twenty years have gone
Since old William Pollexfen
Laid his strong bones down in death
By his wife Elizabeth
In the grey stone tomb he made.
And after twenty years they laid
In that tomb by him and her,
His son George, the astrologer;
And Masons drove from miles away
To scatter the Acacia spray
Upon a melancholy man
Who had ended where his breath began.
Many a son and daughter lies
Far from the customary skies,
The Mall and Eades’s grammar school,
In London or in Liverpool;
But where is laid the sailor John?
That so many lands had known:
Quiet lands or unquiet seas
Where the Indians trade or Japanese.
He never found his rest ashore,
Moping for one voyage more.
Where have they laid the sailor John?

And yesterday the youngest son,
A humorous, unambitious man,
Was buried near the astrologer;
And are we now in the tenth year?
Since he, who had been contented long,
A nobody in a great throng,
Decided he would journey home,
Now that his fiftieth year had come,
And ‘Mr. Alfred’ be again
Upon the lips of common men
Who carried in their memory
His childhood and his family.
At all these death-beds women heard
A visionary white sea-bird
Lamenting that a man should die;
And with that cry I have raised my cry.

@темы: y, 20, yeats, w. b., english-british, english-british-irish

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Veröffentlichungen im Brenner
Die Nacht
Dich sing ich wilde Zerklüftung,
Im Nachtsturm
Aufgetürmtes Gebirge;
Ihr grauen Türme
Überfließend von höllischen Fratzen,
Feurigem Getier,
Rauhen Farnen, Fichten,
Kristallnen Blumen.
Unendliche Qual,
Daß du Gott erjagtest
Sanfter Geist,
Aufseufzend im Wassersturz,
In wogenden Föhren.

Golden lodern die Feuer
Der Völker rings.
Über schwärzliche Klippen
Stürzt todestrunken
Die erglühende Windsbraut,
Die blaue Woge
Des Gletschers
Und es dröhnt
Gewaltig die Glocke im Tal:
Flammen, Flüche
Und die dunklen
Spiele der Wollust,
Stürmt den Himmel
Ein versteinertes Haupt.

Георг Тракль
Публикация в журнале "Бреннер" (1914-1915)
Ночь
Вас пою, дикие ущелистые кряжи,
В ночной буре
Вздыбленные горы;
Вас, о серые замки,
Обиталища адских гримас;
Огненных зверей,
Шершавых папоротников, пихт,
Хрустальных цветов.
Бесконечная мука -
Зачем ты гнался за Богом,
Кроткий дух,
Задыхающийся в водопаде,
В пригибаемых долу соснах.

Пылают вокруг
Золотые огни людей.
По чернеющим утесам
Срывается опьяненная смертью,
Пылкая невеста ветра*,
Синяя лавина
Ледника,

И всевластно в долине гудят
Колокола:
Пламя, проклятья
И темные
Игры сладострастья
Штурмует небо, грезя о несбыточном,
Окаменевшее чело.

пер. Вл. Летучий

* Невеста ветра (нем. Windsbraut) - так Тракль предложил своему другу художнику О. Кокошке назвать одну из его картин (1914) :



На картине Кокошка изобразил себя и свою любовницу Альму Малер.

@темы: art, т, t, 20, k, pittura, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism, к (rus)

---

[Lika_k]

William Butler Yeats
The Wild Swans at Coole. 1919.
18. The Fisherman
Although I can see him still,
The freckled man who goes
To a grey place on a hill
In grey Connemara clothes
At dawn to cast his flies,
It’s long since I began
To call up to the eyes
This wise and simple man.
All day I’d looked in the face
What I had hoped ’twould be
To write for my own race
And the reality;
The living men that I hate,
The dead man that I loved,
The craven man in his seat,
The insolent unreproved,
And no knave brought to book
Who has won a drunken cheer,
The witty man and his joke
Aimed at the commonest ear,
The clever man who cries
The catch-cries of the clown,
The beating down of the wise
And great Art beaten down.

Maybe a twelvemonth since
Suddenly I began,
In scorn of this audience,
Imagining a man
And his sun-freckled face,
And grey Connemara cloth,
Climbing up to a place
Where stone is dark under froth,
And the down turn of his wrist
When the flies drop in the stream:
A man who does not exist,
A man who is but a dream;
And cried, ‘Before I am old
I shall have written him one
Poem maybe as cold
And passionate as the dawn.’

@темы: y, 20, yeats, w. b., english-british, english-british-irish

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Veröffentlichungen im Brenner
Der Abend
Mit toten Heldengestalten
Erfüllst du Mond
Die schweigenden Wälder,
Sichelmond -
Mit der sanften Umarmung
Der Liebenden,
Den Schatten berühmter Zeiten
Die modernden Felsen rings;
So bläulich erstrahlt es
Gegen die Stadt hin,
Wo kalt und böse
Ein verwesend Geschlecht wohnt,
Der weißen Enkel
Dunkle Zukunft bereitet.
Ihr mondverschlungnen Schatten
Aufseufzend im leeren Kristall
Des Bergsees.

Георг Тракль
Публикация в журнале "Бреннер" (1914-1915)
Вечер
Призраками мертвых героев
Ты населяешь, луна,
Безмолвные леса,
А на ущербе —
Нежными объятьями
Влюбленных,
Нынешние скалы вокруг
Тенями достославных времен —
Кирпичные скалы вокруг;
Так синевато лучишься
На город,
Где холодно и зло
Живет гнилое племя,
Где белым внукам
Уготован путь в темное завтра.
О неразлучне с луной тени,
Вздыхающие в пустом хрустале
Горного озера.

пер. Вл. Летучий

@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism

---

[Lika_k]

William Butler Yeats
The Wild Swans at Coole. 1919.
1. The Wild Swans at Coole
The trees are in their autumn beauty,
The woodland paths are dry,
Under the October twilight the water
Mirrors a still sky;
Upon the brimming water among the stones
Are nine and fifty swans.

The nineteenth Autumn has come upon me
Since I first made my count;
I saw, before I had well finished,
All suddenly mount
And scatter wheeling in great broken rings
Upon their clamorous wings.

I have looked upon those brilliant creatures,
And now my heart is sore.
All’s changed since I, hearing at twilight,
The first time on this shore,
The bell-beat of their wings above my head,
Trod with a lighter tread.

Unwearied still, lover by lover,
They paddle in the cold,
Companionable streams or climb the air;
Their hearts have not grown old;
Passion or conquest, wander where they will,
Attend upon them still.

But now they drift on the still water
Mysterious, beautiful;
Among what rushes will they build,
By what lake’s edge or pool
Delight men’s eyes, when I awake some day
To find they have flown away?

@темы: y, 20, yeats, w. b., english-british, english-british-irish

---

[Lika_k]

Georg Trakl
Veröffentlichungen im Brenner
Der Abend
Mit toten Heldengestalten
Erfüllst du Mond
Die schweigenden Wälder,
Sichelmond -
Mit der sanften Umarmung
Der Liebenden,
Den Schatten berühmter Zeiten
Die modernden Felsen rings;
So bläulich erstrahlt es
Gegen die Stadt hin,
Wo kalt und böse
Ein verwesend Geschlecht wohnt,
Der weißen Enkel
Dunkle Zukunft bereitet.
Ihr mondverschlungnen Schatten
Aufseufzend im leeren Kristall
Des Bergsees.

Георг Тракль
Публикация в журнале "Бреннер" (1914-1915)
Вечер
Призраками мертвых героев
Ты населяешь, луна,
Безмолвные леса,
А на ущербе —
Нежными объятьями
Влюбленных,
Нынешние скалы вокруг
Тенями достославных времен —
Кирпичные скалы вокруг;
Так синевато лучишься
На город,
Где холодно и зло
Живет гнилое племя,
Где белым внукам
Уготова

пер. Вл. Летучий

@темы: 20, deutsche-oesterreichisch, expressionism, t, trakl georg, т