[Lika_k]

Мацуо Басё
Трехстишия
Люди вокруг веселятся —
И только… В стремнину реки Хацусэ́
Глядят невоспетые вишни.

("По тропинкам севера: стихи из путевого дневника", 2017)

Пер. В. Маркова

@темы: б, japanese, 17, eastern, basho, matsuo

---

[Lika_k]

Ingeborg Bachmann
Thema und Variation


Ingeborg Bachmann
The Collected Poems
Theme And Variation
All summer long the hives produced no honey.
Queen bees gave up and led their swarms away,
the strawberry patch dried up in a day,
and without work, the gatherers went home early.

All sweetness was carried away on a beam of light
in a single night's sleep. Who slept while this happened?
Honey and berries? He knows no misfortune,
he who lacks for nothing. For him, it all comes right.

And he lacks for nothing, except just a little,
whenever he needs to rest or stand erect.
For he's bent double by caves and shadows
because no country gave him asylum.
Even in the mountains he didn't feel safe
— a partisan, whom the world had turned in
to its own dead satellite, the moon.

He knows no misfortune, he who lacks for nothing,
and what did he ever lack? The beetle's
cohort fought in his hand, firebrands
amassed scars upon his face, and the spring
appeared as a chimaera before his eyes
where it was not.

Honey and berries?
Had he known their scent, he would've followed it long ago.
Walking through sleep, sleepwalking,
who slept while this happened?
one who was born already old
and is called to darkness early.
All sweetness was carried away on a beam of light
eluding him.

He spat a curse into the undergrowth
that brought on drought; he screamed
and was heard:
without work, the gatherers went home early!
When the root lifted itself
and, hissing, slithered towards them,
a snakeskin remained, the tree's last defense/
The strawberry patch dried up in a day.

In the village below, the bucket stood empty,
ready to be used as a drum in the square.
And so the sun struck it
and sent death whirling.

The windows slammed shut,
queen bees gave up and led their swarms away,
and no one stopped them from flying off.
The wilderness took them in,
the hollow tree in the ferns
the first free state.
The last living man, pricked
by a thorn, could feel no pain.

All summer long the hives produced no honey.

transl. by Peter Filkins

Ingeborg Bachmann
Theme And Variation
That summer there was no honey.
The queens led their swarms away,
the strawberry bed dried up in a day,
the berrypickers went home early.

All that sweetness, swept on one ray of light
off to sleep. Who slept this sleep before his time?
Honey and berries? He is a stranger to suffering,
the one with the world at his hands. In want of nothing.

In want of nothing but perhaps a bit,
enought to rest or to stand straight.
He was bent by caves-and shadows,
because no country took him in.
He wasn't even safe in the wood-
a partisan whom the world reliquished
toher dead satellite, the moon.

He is a stranger to suffering, the one with the world
[at his hands,
and was anything not handed him? He had the bettle's
cohort wrapped round his finger, blazes
branded his face with scars and the wellspring
appeared as a chimera before his eyes,
where it was not.

Honey and berries?
Had he ever known the scent, he'd have followed it
long ago!

Walking a sleepwalker's sleep,
who slept this sleep before his time?
One who was born ancient
and called to the darkness early.
All that sweetness swept on one ray of light
before him.

He spat into the undergrowth a curse
to bring drought, he screamed
and his prayers were heard:
the berrypickers went home early!
When the root rose up
and slithered after them, hissing
a snakeskin remained, the tree's last defense.
The strawberry bed dried up in a day.

In the village below, the buckets stood empty
like drums waiting in the square.
Then the sun struck
and paradiddled death.

The windows fell shut,
the queens led their swarms away,
and no one prevented them from fleeing.
Wilderness took them in,
the hollow tree among ferns,
the first free state.
The last human being was stung
and felt no pain.

That summer there was no honey.

transl. by Lilian M. Friedberg

@темы: b, 20, deutsche-oesterreichisch, bachmann, ingeborg

---

[Lika_k]

Мацуо Басё
Трехстишия
Проталина в снегу,
А в ней — светло-лиловый
Спаржи стебелек.

("По тропинкам севера: стихи из путевого дневника", 2017)

Пер. В. Маркова

@темы: б, japanese, 17, eastern, basho, matsuo

---

[Lika_k]

Ingeborg Bachmann
Paris
Aufs Rad der Nacht geflochten,
schlafen die Verlorenen
in den donnernden Gängen unten,
dort wo wir sind, ist Licht.

Wir haben die Arme voll Blumen,
Mimosen aus vielen Jahren;
Goldnes fällt von Brücke zu Brücke
atemlos in den Fluß.

Kalt ist das Licht,
noch kälter der Stein vor dem Tor,
und die Schalen der Brunnen
sind schon zur Hälfte geleert.

Was wird sein, wenn wir, von Heimweh
benommen bis ans fliehende Haar,
hier bleiben und fragen: was wird sein,
wenn wir die Schönheit bestehen?

Auf den Wagen des Lichts gehoben,
wachend auch, sind wir verloren,
auf den Straßen der Genien oben,
dort wo wir nicht sind, ist Nacht.

Ingeborg Bachmann
The Collected Poems
Paris
Lashed to the wheel of night
the lost ones sleep
in the thunderous passages beneath;
but where we are, it's light.

Our arms are full of blossoms,
mimosa from many years;
goldness showers from bridge after bridge
breathless into the stream.

Cold is the light,
colder yet the stone before the portal,
and the basins of fountains
are already half empty.

What will happen if we, homesick
and dazed with windblown hair,
remain here and ask: what will happen
if we can withstand such beauty?

Lifted onto the wagon of light,
and walking, we are lost
in the alleys of brilliance above;
but where we are not, it's night.

transl. by Peter Filkins

@темы: b, 20, deutsche-oesterreichisch, bachmann, ingeborg

---

[Lika_k]

Мацуо Басё
Трехстишия
Весной собирают чайный лист
Все листья сорвали сборщицы…
Откуда им знать, что для чайных кустов
Они — словно ветер осени!

("По тропинкам севера: стихи из путевого дневника", 2017)

Пер. В. Маркова

@темы: б, japanese, 17, eastern, basho, matsuo

---

[Lika_k]

Ingeborg Bachmann
Dunkles zu sagen
Wie Orpheus spiel ich
auf den Saiten des Lebens den Tod
und in die Schönheit der Erde
und deiner Augen, die den Himmel verwalten,
weiß ich nur Dunkles zu sagen.

Vergiß nicht, daß auch du, plötzlich,
an jenem Morgen, als dein Lager
noch naß war von Tau und die Nelke
an deinem Herzen schlief,
den dunklen Fluß sahst,
der an dir vorbeizog.

Die Saite des Schweigens
gespannt auf die Welle von Blut,
griff ich dein tönendes Herz.
Verwandelt ward deine Locke
ins Schattenhaar der Nacht,
der Finsternis schwarze Flocken
beschneiten dein Antlitz.

Und ich gehör dir nicht zu.
Beide klagen wir nun.

Aber wie Orpheus weiß ich
auf der Seite des Todes das Leben
und mir blaut
dein für immer geschlossenes Aug.

Ingeborg Bachmann
The Collected Poems
Darkness Spoken
Like Orpheus I play
death on the strings of life,
and to the beauty of the Earth
and your eyes, which administer heaven,
I can only speak of darkness.

Don't forget that you also, suddenly,
on that morning when your camp
was still damp with dew, and, a carnation
slept on your heart,
you saw the dark stream
race past you.

The string of silence
taut on the pulse of blood,
I grasped your beating heart.
Your curls were transformed
into the shadow hair of night,
black flakes of darkness
buried your face.

And I don't belong to you.
Both of us mourn now.

But like Orpheus I know
life on the side of death,
and the deepening blue
of your forever closed eye.

transl. by Peter Filkins

@темы: b, 20, deutsche-oesterreichisch, bachmann, ingeborg

---

[Lika_k]

Мацуо Басё
Из путевого дневника «Письма странствующего поэта»*
Ей только девять дней,
Но знают и поля и горы:
Весна опять пришла.

("По тропинкам севера: стихи из путевого дневника", 2017)

Пер. В. Маркова

* В оригинале этот дневник носит название «Ои-но кобуми», то есть письма из ои — небольшой сумы, которую буддийские монахи носили на шее. В ней хранились священные изображения и дорожные принадлежности.

@темы: б, japanese, 17, eastern, basho, matsuo

---

[Lika_k]

Effie Waller Smith
At the Grave of the Forgotten
In a churchyard old and still,
Where the breeze-touched branches thrill
To and fro,
Giant oak trees blend their shade
O’er a sunken grave-mound, made
Long ago.

No stone, crumbling at its head,
Bears the mossed name of the dead
Graven deep;
But a myriad blossoms’ grace
Clothes with trembling light the place
Of his sleep.

Was a young man in his strength
Laid beneath this low mound’s length,
Heeding naught?
Did a maiden’s parents wail
As they saw her, pulseless, pale,
Hither brought?

Was it else one full of days,
Who had traveled darksome ways,
And was tired,
Who looked forth unto the end,
And saw Death come as a friend
Long desired?

Who it was that rests below
Not earth’s wisest now may know,
Or can tell;
But these blossoms witness bear
They who laid the sleeper there
Loved him well.

In the dust that closed him o’er
Planted they the garden store
Deemed most sweet,
Till the fragrant gleam, outspread,
Swept in beauty from his head
To his feet.

Still, in early springtime’s glow,
Guelder-roses cast their snow
O’er his rest;
Still sweet-williams breathe perfume
Where the peonies’ crimson bloom
Drapes his breast.

Passing stranger, pity not
Him who lies here, all forgot,
’Neath this earth;
Some one loved him—more can fall
To no mortal. Love is all
Life is worth.

@темы: s, 20, w, english-american

---

[Lika_k]

Мацуо Басё
Трехстишия
Хотел бы создать я стихи,
С лицом моим старым несхожие,
О, первая вишня в цвету!

("По тропинкам севера: стихи из путевого дневника", 2017)

Пер. В. Маркова

@темы: б, japanese, 17, eastern, basho, matsuo

---

[Lika_k]

William Cullen Bryant
Upon the mountain’s distant head,
With trackless snows for ever white,
Where all is still, and cold, and dead,
Late shines the day’s departing light.

But far below those icy rocks,
The vales, in summer bloom arrayed,
Woods full of birds, and fields of flocks,
Are dim with mist and dark with shade.

’Tis thus, from warm and kindly hearts,
And eyes where generous meanings burn,
Earliest the light of life departs,
But lingers with the cold and stern.

@темы: b, 19, english-american

---

[Lika_k]

Чеслав Милош
На берегу реки
Литва, пятьдеят два года спустя
Луг
Это был луг у реки, еще не скошенный, буйный,
В погожий день, в свете июгьского солнца.
Всю жизнь искал я его, нашел и сразу же вспомнил:
Там травы росли и цветы, знакомые в прошлом ребенку.
Сквозь полуприкрытые веки вбирал я в себя сиянье.
И запах меня охватил, и знание останавилось.
Я вдруг почувствовал, что исчезаю и плачу от счастья.

пер. Ник. Кузнецов

@темы: polish, м, 20, milosz, czeslaw

---

[Lika_k]

Michelangelo Buonarroti
Rime
Veggio co’ be’ vostr’occhi un dolce lume
che co’ mie ciechi già veder non posso;
porto co’ vostri piedi un pondo addosso,
che de’ mie zoppi non è già costume.
Volo con le vostr’ale senza piume;
col vostro ingegno al ciel sempre son mosso;
dal vostro arbitrio son pallido e rosso,
freddo al sol, caldo alle più fredde brume.
Nel voler vostro è sol la voglia mia,
i miei pensier nel vostro cor si fanno,1
nel vostro fiato son le mie parole.
Come luna da sé sol par ch’io sia,
ché gli occhi nostri in ciel veder non sanno
se non quel tanto che n’accende il sole.

Michelangelo Buonarroti
To Tommaso De’ Cavalieri
With your fair eyes a charming light I see,
For which my own blind eyes would peer in vain;
Stayed by your feet, the burden I sustain
Which my lame feet find all too strong for me;
Wingless upon your pinions forth I fly;
Heavenward your spirit stirreth me to strain;
E’en as you will, I blush and blanch again,
Freeze in the sun, burn ’neath a frosty sky.
Your will includes and is the lord of mine;
Life to my thoughts within your heart is given;
My words begin to breathe upon your breath:
Like to the moon am I, that cannot shine
Alone; for lo! our eyes see nought in heaven
Save what the living sun illumineth.

transl. by John Addington Symonds

@темы: italian, 16, b, m, rinascimento

---

[Lika_k]

Чеслав Милош
На берегу реки
Литва, пятьдеят два года спустя
Богиня
Хаоса дочь первородная, Гея,
Радует глаз в убранстве из трав и деревьев,
Чтобы умели мы называть красоту красотою
И разделяли радость с каждым земным скитальцем.

Воздадим ей хвалу от себя и от имени предков
За величавость дубов с шершавой корою,
За сосны, чти стволы пламенеют на солнце,
За светло-зеленые тучки весенних березовых рощиц
И зща свечи осеннего леса, осины.

А сколько в наших садах сортов груш и яблок!
Мы их выращиваем, как велят "Северные сады" Струмилло.
Смородина и кизил, барбарис и крыжовник —
Всё это на большую варку варенья,
Когда лица хозяек горят от стоянья к печки.

Отдельно был оснащен уголок целебных растений,
Тех что Гижицкий включил в "Экономико-технический травник".
Из них — отвары и мази для аптечки в усадьбе.

И сбор грибов! В дубраву за крепкими боровиками —
Их связки сушатся между столбов галереи.
Мы слышим охотничий рог: за рыжиками отправляясь,
И ножики окращиваются их желто-красным соком.

Как бы там ни было, Гея, храни свои сезоны.
Выныривай из снегов с журчаньем ручьев весною
И облачайся для тех, кто придет вслед за нами, —
Хотя бы в скудную зелень городского парка
Или в цветение яблоньки в садоводстве,
Тебя молю я об этом, твой смиренный сын.

пер. Ник. Кузнецов

@темы: polish, м, 20, milosz, czeslaw

---

[Lika_k]

Edna St. Vincent Millay
Never May the Fruit Be Picked
Never, never may the fruit be plucked from the bough
And gathered into barrels.
He that would eat of love must eat it where it hangs.
Though the branches bend like reeds,
Though the ripe fruit splash in the grass or wrinkle on the tree,
He that would eat of love may bear away with him
Only what his belly can hold,
Nothing in the apron,
Nothing in the pockets.
Never, never may the fruit be gathered from the bough
And harvested in barrels.
The winter of love is a cellar of empty bins,
In an orchard soft with rot.

@темы: m, 20, millay, edna st. vincent, english-american

---

[Lika_k]

Czesław Miłosz
Sprawozdanie
O Najwyższy, zechciałeś mnie stworzyć poetą, i teraz pora, żebym złożył sprawozdanie.

Serce moje jest pełne wdzięczności, choć poznałem niedole tego zawodu.

Praktykując w nim, dowiadujemy się za wiele o dziwacznej naturze człowieka.

Którym co dzień i o każdej godzinie i roku włada urojenie.

Urojenie, kiedy buduje fortece z piasku i zbiera znaczki pocztowe, i podziwia siebie w lustrze.

I przyznaje sobie pierwszeństwo w sporcie, władzy i miłości, i kiedy gromadzi pieniądze.

Na samej granicy, na kruchej granicy, za którą rozpościera się kraina skarg i bełkotów.

Bo w każdym z nas miota się szalony królik i wyje wilcza zgraja, aż boimy się, że inni ją usłyszą.

Z urojenia bierze się poezja i przyznaje się do swojej skazy.

Choć tylko przypominając sobie napisane kiedyś wiersze, czuje ich autor cały wstyd urojenia.

A jednak nie znosi obok siebie innego poety, jeżeli podejrzewa, że ten jest lepszy od niego, i zazdrości mu każdej pochwały.

Gotów nie tylko zabić, ale zmiażdżyć go i zetrzeć z powierzchni ziemi.

Aż zostanie sam jeden, wspaniałomyślny i łaskawy dla podwładnych, ścigających małe urojenia.

Jakże więc się dzieje, że z tak niskich początków rodzi się wspaniałość słowa?

Gromadziłem książki poetów z różnych krajów, siedzę teraz nad nimi i zdumiewam się.

I słodko jest myśleć, że byłem kompanem w wyprawie, która nigdy nie ustaje, choć mijają wieki.

Wyprawa nie po złote runo doskonałej formy, ale konieczna jak miłość.

Pod przymusem miłosnego dążenia do esencji dębu i górskiego szczytu, i osy, i kwiatu nasturcji.

Żeby, trwając, potwierdzały naszą hymniczność przeciw śmierci.

I naszą myśl serdeczną o wszystkich, którzy, jak my, byli, dążyli i nazwać nie mogli.

Ponieważ istnieć na ziemi to już za dużo na jakiekolwiek nazwanie.

Bratersko wspieramy się wzajemnie, zapominając uraz, tłumacząc jedni drugich na inne języki, zaiste, członkowie wędrującej załogi.

Jakże więc mógłbym nie być wdzięczny, jeżeli wcześnie byłem powołany i niepojęta sprzeczność nie odjęła mego podziwu?

Za każdym wschodem słońca wyrzekam się zwątpień nocy i witam nowy dzień drogocennego urojenia.

Чеслав Милош
На берегу реки
Отчет
О Всевышний, Ты создал меня поэтом,
и теперь мне пришла пора отчитаться.
Мое сердце исполнено благодаренья, хоть познал я и горечь
этой работы.

Когда пишешь стихи, узнаешь слишком много о чудОй
природе человека.

Который вседневно и всечасно, круглый год живет
во власти иллюзий.

Он во власти иллюзий, когда строит песочные зами,
собирает марки и в зеркало гордо глядится.

И считает себя первым во власти и в спорте, в любви
и в накоплении денег.

На самой грани, на хрупкой грани, за которой край лепета
и причитаний.

Ведь в любом из нас мечется бешеный кролик, воет стая
волков, — и нам страшно, что другие ее не услышат.

Из иллюзий поэзия возникает и сознается в своем изъяне.

Хотя автор ощущает весь стыд иллюзий, лишь когда
вспоминает свои старые строки.

Но не выносит и другого поэта, если подозревает, что тот
пишет лучше, и завидует, когда того хвалят.

И готов не только его убить, но стереть в порошок
и развеять по ветру.

Пока не останется один, великодушный к своим вассалам,
стяжающим иллюзии поменьше.

Как же из столь низких побуждений рождается великолепие слова?

Я собрал книги поэтов из разных стран, а теперь читаю и изумляюсь.

Мне сладко думать, что мы были в походе, который
бесконечен, хоть проходят столетья.

Поход не за руном совершенной формы, но, как любовь, необходимый.

Нас вело любовное стремленье к сущности дуба и горной
вершины, осы и цветка натурции.

Чтобы они, запечатлевшись, потдверждали наш гиман против смерти.

И нашу сердечную мысль обо всех, кто, как мы — был,
стремился, и не мог дать названья.

Ибо жить на земле — уже слишком много, чтобы хоть как-то это назвать.

Мы по-братски поддерживаем друг друга, забывая обиды,
переводя книги собратьев, воистину — члены одной команды.

Как же могу я быть неблагодарным, если был еще в юности призван,
а непостижимое противоречие не лишило меня восторга?

С каждым солнечным восходом я отрекаюсь от ночных
сомнений и встречаю новый день драгоценных иллюзий.

пер. Ник. Кузнецов

@темы: polish, м, m, 20, milosz, czeslaw

---

[Lika_k]

Mary Szybist
So-and-So Descending from the Bridge
It is so and so and not the dusty world
who drops.

It is their mother and not the dusty world
who drops them.

Why I imagine her so often
empty-handed

as houseboats' distant lights
rise and fall on the far ripples—
I do not know.

I know that darkness.
Have stood on that bridge
in the space between the streetlights
dizzy with looking down.

Maybe some darks are deep enough to swallow
what we want them to.

But you can't have two worlds in your hands
and choose emptiness.

I think that she will never sleep as I sleep,
I who have no so and so to throw

or mourn or to let go.

But in that once— with no more
mine, mine, this little so, and that one—

she is what

out-nights me.

So close. So-called

crazy little mother who does not jump.

@темы: s, 21, english-american

---

[Lika_k]

John Keats
Ode to a Nightingale
My heart aches, and a drowsy numbness pains
My sense, as though of hemlock I had drunk,
Or emptied some dull opiate to the drains
One minute past, and Lethe-wards had sunk:
'Tis not through envy of thy happy lot,
But being too happy in thine happiness,—
That thou, light-winged Dryad of the trees
In some melodious plot
Of beechen green, and shadows numberless,
Singest of summer in full-throated ease.

O, for a draught of vintage! that hath been
Cool'd a long age in the deep-delved earth,
Tasting of Flora and the country green,
Dance, and Provençal song, and sunburnt mirth!
O for a beaker full of the warm South,
Full of the true, the blushful Hippocrene,
With beaded bubbles winking at the brim,
And purple-stained mouth;
That I might drink, and leave the world unseen,
And with thee fade away into the forest dim:

Fade far away, dissolve, and quite forget
What thou among the leaves hast never known,
The weariness, the fever, and the fret
Here, where men sit and hear each other groan;
Where palsy shakes a few, sad, last gray hairs,
Where youth grows pale, and spectre-thin, and dies;
Where but to think is to be full of sorrow
And leaden-eyed despairs,
Where Beauty cannot keep her lustrous eyes,
Or new Love pine at them beyond to-morrow.

Away! away! for I will fly to thee,
Not charioted by Bacchus and his pards,
But on the viewless wings of Poesy,
Though the dull brain perplexes and retards:
Already with thee! tender is the night,
And haply the Queen-Moon is on her throne,
Cluster'd around by all her starry Fays;
But here there is no light,
Save what from heaven is with the breezes blown
Through verdurous glooms and winding mossy ways.

I cannot see what flowers are at my feet,
Nor what soft incense hangs upon the boughs,
But, in embalmed darkness, guess each sweet
Wherewith the seasonable month endows
The grass, the thicket, and the fruit-tree wild;
White hawthorn, and the pastoral eglantine;
Fast fading violets cover'd up in leaves;
And mid-May's eldest child,
The coming musk-rose, full of dewy wine,
The murmurous haunt of flies on summer eves.

Darkling I listen; and, for many a time
I have been half in love with easeful Death,
Call'd him soft names in many a mused rhyme,
To take into the air my quiet breath;
Now more than ever seems it rich to die,
To cease upon the midnight with no pain,
While thou art pouring forth thy soul abroad
In such an ecstasy!
Still wouldst thou sing, and I have ears in vain—
To thy high requiem become a sod.

Thou wast not born for death, immortal Bird!
No hungry generations tread thee down;
The voice I hear this passing night was heard
In ancient days by emperor and clown:
Perhaps the self-same song that found a path
Through the sad heart of Ruth, when, sick for home,
She stood in tears amid the alien corn;
The same that oft-times hath
Charm'd magic casements, opening on the foam
Of perilous seas, in faery lands forlorn.

Forlorn! the very word is like a bell
To toll me back from thee to my sole self!
Adieu! the fancy cannot cheat so well
As she is fam'd to do, deceiving elf.
Adieu! adieu! thy plaintive anthem fades
Past the near meadows, over the still stream,
Up the hill-side; and now 'tis buried deep
In the next valley-glades:
Was it a vision, or a waking dream?
Fled is that music:—Do I wake or sleep?

Джон Китс
Ода соловью
Боль в сердце, чувства - в онеменьи сна,
Как будто я болиголова сок
Испил, иль мрачный опиат - до дна.
В летейский погружаюсь я поток.
Нет, не ревную к радости твоей -
Твоим я счастьем переполнен сам,
Дриада легкокрылая дерев:
Из буковых ветвей,
Теней и листьев, мчится по лесам
Твой летний, легкий, во весь глас, напев.

О, если б чашу древнего вина
Прохладный погреб недр земных исторг!
Что вкуса Флоры, вкуса трав полна,
В ней песнь Прованса, пляска, и восторг.
О, чашу южного тепла - чиста
В нем Иппокрена, истины ручей,
Искрящийся, шипящий у каймы -
В ней обагрить уста,
Пить, чтобы стал мне мир невидим сей,
Исчезнуть, в лес с тобой умчаться, полный тьмы.

Исчезнуть, раствориться и забыть
То, что тебе, в листве, не знать вовек:
Усталость, пыл, беду, что не избыть
Здесь, где живет в стенаньях человек,
Где немощь сотрясает старика,
Бледнеет, гибнет юность, истончась,
Где в каждом размышленьи - скорбный рок,
Свинцовая тоска,
Где Красота сияет лишь на час
И новая Любовь - на краткий срок.

Прочь! Прочь! Меня из сей юдоли зла
Умчит не упряжь барсов Вакха, но
Поэзии незримые крыла,
Пускай сознание оглушено.
Вот, я уже с тобой! И ночь нежна,
На свой престол взошла Луна в ночи,
И вкруг нее вся свита звездных Фей.
А здесь темна
Глухая чаща, лишь с небес лучи
Приносит ветерок сквозь мглу ветвей.

Не вижу я цветов у ног моих,
Ни тех, чей запах дерева струят,
Но, в благовонной тьме, я чую их,
Угадываю каждый аромат:
Вот заросли, трава, вот плод-дичок,
Боярышника аромат вокруг,
Фиалки, в прелых скрытые листах,
И Мая дщерь - цветок
Пьянящей розы мускусной, и звук
Жужжанья летней мошкары в кустах.

Я вслушиваюсь в тьму. Как часто я
Полувлюблен был в ласковую Смерть,
Молил, чтоб дух мой длань Небытия
В воздушную забрала круговерть;
Сильней, чем прежде, Смерть манит сейчас:
Пускай без боли в полночь сгинет дух
Под песнь, что сердце птахи источит,
И в ней такой экстаз!
Ты будешь петь, а мой иссякнет слух,
Твой реквием над перстью зазвучит.

Ты ж, птаха, не для смерти рождена
И над тобой не властен Рока глад,
Король и шут в былые времена
Внимали сей же, что я нынче, лад.
Быть может, в сердце проникал сей глас
Печальной Руфи, плачущей вдали
От родины, у чуждого жнивья;
И чаровал не раз
Врата сокрытой средь пучин земли,
Окно в край фей и в страны забытья.

Да, забытье! Как колокольный бой
Мне это слово. Волшебству конец.
Прощай, обман фантазии! С тобой
Мне было сладостно, о эльф-хитрец.
Прощай, прощай! Унылый гимн исчез,
Чрез луг, за реку скрылся, где крута
Холмистая тропа; он погребен
Там, где соседний лес.
Виденье это было иль мечта?
И музыка ушла: то явь иль сон?

пер. Шломо Крол (sentjao)

@темы: k, 19, english-british, к (rus), krol, shlomo (sentjao)

---

[Lika_k]

Philip Larkin
First Sight
Lambs that learn to walk in snow
When their bleating clouds the air
Meet a vast unwelcome, know
Nothing but a sunless glare.
Newly tumbling to and fro
All they find, outside the fold,
Is a wretched width of cold.

As they wait beside the ewe,
Her fleeces wetly caked, there lies
Hidden round them, waiting too
Earth's immeasurable surprise.
They could not grasp it if they knew,
What so soon will wake and grow
Utterly unlike the snow.

@темы: 20, english-british, larkin, philip, l

---

[Lika_k]

Margaret Atwood
to stop time
when something wonderful
has touched us
as with a match
which is lit, and bright,
but does not hurt
in the common way,
but delightfully,
as if delight
were the most serious thing
you ever felt.

from Selected Poems II: 1976 - 1986; “Snow Geese,”

@темы: a, 20, english-other, atwood, margaret

---

[Lika_k]

John Keats
Ode on Indolence
‘They toil not, neither do they spin.’
One morn before me were three figures seen,
With bowèd necks, and joinèd hands, side-faced;
And one behind the other stepp’d serene,
In placid sandals, and in white robes graced;
They pass’d, like figures on a marble urn,
When shifted round to see the other side;
They came again; as when the urn once more
Is shifted round, the first seen shades return;
And they were strange to me, as may betide
With vases, to one deep in Phidian lore.

How is it, Shadows! that I knew ye not?
How came ye muffled in so hush a mask?
Was it a silent deep-disguisèd plot
To steal away, and leave without a task
My idle days? Ripe was the drowsy hour;
The blissful cloud of summer-indolence
Benumb’d my eyes; my pulse grew less and less;
Pain had no sting, and pleasure’s wreath no flower:
O, why did ye not melt, and leave my sense
Unhaunted quite of all but—nothingness?

A third time pass’d they by, and, passing, turn’d
Each one the face a moment whiles to me;
Then faded, and to follow them I burn’d
And ached for wings, because I knew the three;
The first was a fair Maid, and Love her name;
The second was Ambition, pale of cheek,
And ever watchful with fatiguèd eye;
The last, whom I love more, the more of blame
Is heap’d upon her, maiden most unmeek,—
I knew to be my demon Poesy.

They faded, and, forsooth! I wanted wings:
O folly! What is Love? and where is it?
And for that poor Ambition! it springs
From a man’s little heart’s short fever-fit;
For Poesy!—no,—she has not a joy,—
At least for me,—so sweet as drowsy noons,
And evenings steep’d in honey’d indolence;
O, for an age so shelter’d from annoy,
That I may never know how change the moons,
Or hear the voice of busy common-sense!

And once more came they by:—alas! wherefore?
My sleep had been embroider’d with dim dreams;
My soul had been a lawn besprinkled o’er
With flowers, and stirring shades, and baffled beams:
The morn was clouded, but no shower fell,
Tho’ in her lids hung the sweet tears of May;
The open casement press’d a new-leaved vine,
Let in the budding warmth and throstle’s lay;
O Shadows! ’twas a time to bid farewell!
Upon your skirts had fallen no tears of mine.

So, ye three Ghosts, adieu! Ye cannot raise
My head cool-bedded in the flowery grass;
For I would not be dieted with praise,
A pet-lamb in a sentimental farce!
Fade softly from my eyes, and be once more
In masque-like figures on the dreamy urn;
Farewell! I yet have visions for the night,
And for the day faint visions there is store;
Vanish, ye Phantoms! from my idle spright,
Into the clouds, and never more return!

Джон Китс
Ода праздности
“Не труждаются, не прядут.”
Однажды утром, мне явились трое:
Вполоборота, очи смотрят вниз,
В руке рука, прошли в неспешном строе,
В сандалиях и в складках белых риз,
Как на паросской вазе, друг за другом,
Рельефы; после, обративши взор,
Опять прошли передо мной фигуры,
Как будто ваза повернулась крýгом;
И чужды были мне, как чаш узор
Порой неведом знатокам скульптуры.

Как вас, о Тени, я узнать не смог?
Почто, бесшумные надев личины,
Пришли вы? Иль сокрытый, тихий рок
Похитил и оставил без причины
Спокойство дней моих? В ту пору дрём,
Мои глаза туман блаженной лени
Отяготил; был редок сердца бой;
Ни цвет венца услад, ни мук ярём
Меня не волновали. Прочь, о Тени,
Оставьте мне небытия покой!

И в третий раз прошли, и обратили
Свои глаза на краткий миг ко мне.
Они исчезли. Я ж восстраждал, в пыле,
Крыл, чтоб лететь за ними вслед, зане
Я их узнал! Любовь была одною;
Дух Честолюбья бледный был другой,
Усталым взором, наблюдал за всем он,
И третья, непокорна, что виною
Всех превзошла - мне самой дорогой
Она была - Поэзия, мой демон.

Исчезли. Как желал обресть я крылья!
Безумец! Что Любовь, и где она?
И Честолюбье - жалкое усилье,
Горячка, малодушьем рождена!
Поэзия! Она не наслажденье -
Не для меня - но сон в полдневный час,
И вечер, полный праздности медвяной.
О, время без тревог и наважденья!
Пусть я не знаю смены лунных фаз,
Рассудочной заботы постоянной.

И вновь пришли. Увы! Зачем? Мечтами
Был смутными расшит мой сон тогда;
Был дух мой - луг, усыпанный цветами,
Теней дрожащих и лучей чреда.
Был хмурый, но без ливня, час утра,
Но полны майских слёз его ресницы,
Открытый створ окна примял лозу,
Внутрь почки и гнездо впустивши птицы.
О Тени! Распрощаться нам пора!
Пред вами я не уроню слезу.

Прощайте ж, Духи! Вы не в силах, право,
Поднять меня из трав, зане, снискать
Я брашна не желаю тщетной славы,
Я не ягненок, чтоб меня ласкать!
Исчезните и превратитесь снова
В фигуры-маски с иллюзорных ваз,
Оставьте мне мои ночные дрёмы,
Мои виденья забытья дневного.
В тумане пропадите, о Фантомы,
И да вовек я не увижу вас!

пер. Шломо Крол (sentjao)

@темы: k, 19, english-british, к (rus), krol, shlomo (sentjao)