[Lika_k]

Federico García Lorca
Divan del Tamarit (1934)
Gacela del niño muerto
Todas las tardes en Granada,
todas las tardes se muere un niño.
Todas las tardes el agua se sienta
a conversar con sus amigos.

Los muertos llevan alas de musgo.
El viento nublado y el viento limpio
son dos faisanes que vuelan por las torres
y el día es un muchacho herido.

No quedaba en el aire ni una brizna de alondra
cuando yo te encontré por las grutas del vino.
No quedaba en la tierra ni una miga de nube
cuando te ahogabas por el río.

Un gigante de agua cayó sobre los montes
y el valle fue rodando con perros y con lirios.
Tu cuerpo, con la sombra violeta de mis manos,
era, muerto en la orilla, un arcángel de frío.

Федерико Гарсиа Лорка
Диван Тамарита (1934)
Газелла о мертвом ребенке
Каждую ночь в моей Гранаде,
каждую ночь умирает ребенок.
Каждую ночь вода садится
поговорить о погребенных.

Есть два ветра - мглистый и ясный.
Крылья мертвых - листья бурьяна.
Есть два ветра - фазаны на башнях
и закат - как детская рана.

Ни пушинки голубя в небе -
только хмель над каменной нишей.
Ни крупинки неба на камне
над водой, тебя схоронившей.

Пала с гор водяная глыба.
Затосковали цветы и кони.
И ты застыл, ледяной архангел,
под синей тенью моей ладони.

пер. А. Гелескул

@темы: espanol, л, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Ezra Pound
Collected Shorter Poems (Faber and Faber, 1973)
Poems from Lustra (1915)
Fish And Shadow
The salmon-trout drifts in the stream,
The soul of the salmon-trout floats over the stream
Like a little wafer of light.

The salmon moves in the sun-shot, bright shallow sea. . . .

As light as the shadow of the fish
that falls through the water,
She came into the large room by the stair,
Yawning a little she came with the sleep still upon her.

"I am just from bed. The sleep is still in my eyes.
"Come. I have had a long dream.'
And I: That wood?
'And two springs have passed us.'
'Not so far, no, not so far now,
There is a place but no one else knows it
A field in a valley . . .
Qu'ieu sui avinen,
Ieu lo sai,'

She must speak of the time
Of Arnaut de Mareuil, I thought, 'qu'ieu sui avinen.’

Light as the shadow of the fish
That falls through the pale green water.

@темы: p, 20, english-american, pound, ezra

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Divan del Tamarit (1934)
Gacela del amor que no se deja ver
Solamente por oír
la campana de la Vela
te puse una corona de verbena.

Granada era una luna
ahogada entre las yedras.

Solamente por oír
la campana de la Vela
desgarré mi jardín de Cartagena.

Granada era una corza
rosa por las veletas.

Solamente por oír
la campana de la Vela
me abrasaba en tu cuerpo
sin saber de quién era.

Тот случай, когда оригинал нравится настолько больше, что хочется оставить только его

Федерико Гарсиа Лорка
Диван Тамарита (1934)
Газелла о скрытной любви
В венок я вплел тебе вербену*
лишь ради колокола Велы**.

Гранада, затканная хмелем,
луной отсвечивала белой.

Сгубил я сад мой в Картахене***
лишь ради колокола Велы.

Гранада раненою серной
за флюгерами розовела.

И ради колокола Велы
я этой ночью до рассвета
горел в огне твоего тела,
горел, и чье оно – не ведал.

пер. А. Гелескул

* В венок я вплел тебе вербену - Вербена, излюбленная испанская приворотная трава, в народной поэзии символизирует нежную любовь
** колокол Велы - колокол на надвратной башне Альгамбры. По местному поверью, кто дотронется до него в новогоднюю ночь, будет счастлив в любви
лишь ради колокола Велы - Строка из народной песни.
*** сад мой в Картахене - Еще одна реминисценция из народной песни, которой обычно сопровождается детская игра. Рефрен этой песни "Цвет вербены, сады Картахены" с детства памятен брату Лорки.

@темы: espanol, л, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Ezra Pound
Collected Shorter Poems (Faber and Faber, 1973)
Poems from Lustra (1915)
Near Perigord
A Perigord, pres del muralh
tan que i puosch ’om gitar ab malh.
Bertran de Born, "sirventes" (war songs)*
You’d have men’s hearts up from the dust
And tell their secrets, Messire Cino,
Right enough? Then read between the lines of Uc St. Cire,
Solve me the riddle, for you know the tale.
Bertrans, En Bertrans, left a fine canzone:
“Maent, I love you, you have turned me out.
The voice at Montfort, Lady Agnes’ hair,
Bel Miral’s stature, the vicountess’ throat,
Set all together, are not worthy of you …”
And all the while you sing out that canzone,
Think you that Maent lived at Montaignac,
One at Chalais, another at Malemort
Hard over Brive—for every lady a castle,
Each place strong.

Oh, is it easy enough?
Tairiran held hall in Montaignac,
His brother-in-law was all there was of power
In Perigord, and this good union
Gobbled all the land and held it later
for some hundreds years.
And our En Bertrans was in Altafort,
Hub of the wheel, the stirrer-up of strife,
As caught by Dante in the last wallow of hell—
The headless trunk “that made its head a lamp,”
For separation wrought out separation,
And he who set the strife between brother and brother
And had his way with the old English king,
Viced in such torture for the “counterpass.”

How would you live, with neighbors set about you—
Poictiers and Brive, untaken Rochechouart,
Spread like the finger-tips of one frail hand;
And you on that great mountain of a palm—
Not a neat ledge, not Foix between its streams,
But one huge back half covered up with pine,
Worked for and snatched from the string-purse of Born—
The four round towers, four brothers—mostly fools:
What could he do but play the desperate chess,
And stir old grudges?
“Pawn your castles, lords!
Let the Jews pay.”

And the great scene—
(That, maybe, never happened!)
Beaten at last,
Before the hard old king:
“Your son, ah, since he died
My wit and worth are cobwebs brushed aside
In the full flare of grief. Do what you will.”

Take the whole man, and ravel out the story.
He loved this lady in castle Montaignac?
The castle flanked him—he had need of it.
You read today, how long the overlords of Perigord,
The Talleyrands, have held the place, it was no transient fiction.
And Maent failed him? Or saw through the scheme?

And all his net-like thought of new alliance?
Chalais is high, a-level with the poplars.
Its lowest stones just meet the valley tips
Where the low Dronne is filled with water-lilies.
And Rochecouart can match it, stronger yet,
The very spur’s end, built on sheerest cliff,
And Malemort keeps its close hold on Brive,
While Born his own close purse, his rabbit warren,
His subterranean chamber with a dozen doors,
A-bristle with antennae to feel roads,
To sniff the traffic into Perigord.
And that hard phalanx, that unbroken line,
The ten good miles from thence to Maent’s castle,
All of his flank—how could he do without her?
And all the road to Cahors, to Toulouse?
What would he do without her?

“Papiol, 70
Go forthright singing—Anhes, Cembelins.
There is a throat; ah, there are two white hands;
There is a trellis full of early roses,
And all my heart is bound about with love.
Where am I come with compound flatteries—
What doors are open to fine compliment?”
And every one half jealous of Maent?
He wrote the catch to pit their jealousies
Against her, give her pride in them?

Take his own speech, make what you will of it—
And still the knot, the first knot, of Maent?

Is it a love poem? Did he sing of war?
Is it an intrigue to run subtly out,
Born of a jongleur’s tongue, freely to pass
Up and about and in and out the land,
Mark him a craftsman and a strategist?
(St. Leider had done as much at Polhonac,
Singing a different stave, as closely hidden.)
Oh, there is precedent, legal tradition,
To sing one thing when your song means another,
“Et albirar ab lor bordon—”
Foix’ count knew that. What is Sir Bertrans’ singing?

Maent, Maent, and yet again Maent,
Or war and broken heaumes and politics?

II
End fact. Try fiction. Let us say we see
En Bertrans, a tower-room at Hautefort,
Sunset, the ribbon-like road lies, in red cross-light,
South toward Montaignac, and he bends at a table
Scribbling, swearing between his teeth, by his left hand
Lie little strips of parchment covered over,
Scratched and erased with al and ochaisos.
Testing his list of rhymes, a lean man? Bilious?
With a red straggling beard?
And the green cat’s-eye lifts toward Montaignac.

Or take his “magnet” singer setting out,
Dodging his way past Aubeterre, singing at Chalais
In the vaulted hall,
Or, by a lichened tree at Rochecouart
Aimlessly watching a hawk above the valleys,
Waiting his turn in the mid-summer evening,
Thinking of Aelis, whom he loved heart and soul …
To find her half alone, Montfort away,
And a brown, placid, hated woman visiting her,
Spoiling his visit, with a year before the next one.
Little enough?
Or carry him forward. “Go through all the courts,
My Magnet,” Bertrand had said.

We come to Ventadour
In the mid love court, he sings out the canzon,
No one hears save Arrimon Luc D’Esparo—
No one hears aught save the gracious sound of compliments.
Sir Arrimon counts on his fingers, Montfort,
Rochecouart, Chalais, the rest, the tactic,
Malemort, guesses beneath, sends word to Coeur de Lion:

The compact, de Born smoked out, trees felled
About his castle, cattle driven out!
Or no one sees it, and En Bertrans prospered?

And ten years after, or twenty, as you will,
Arnaut and Richard lodge beneath Chalus:
The dull round towers encroaching on the field,
The tents tight drawn, horses at tether
Further and out of reach, the purple night,
The crackling of small fires, the bannerets,
The lazy leopards on the largest banner,
Stray gleams on hanging mail, an armorer’s torch-flare
Melting on steel.

And in the quietest space
They probe old scandals, say de Born is dead;
And we’ve the gossip (skipped six hundred years).
Richard shall die tomorrow—leave him there
Talking of trobar clus with Daniel.
And the “best craftsman” sings out his friend’s song,
Envies its vigor … and deplores the technique,
Dispraises his own skill?—That’s as you will.
And they discuss the dead man,
Plantagenet puts the riddle: “Did he love her?”
And Arnaut parries: “Did he love your sister?
True, he has praised her, but in some opinion
He wrote that praise only to show he had
The favor of your party, had been well received.”

“You knew the man.”
“You knew the man.”
“I am an artist, you have tried both métiers.”
“You were born near him.”
“Do we know our friends?”
“Say that he saw the castles, say that he loved Maent!”
“Say that he loved her, does it solve the riddle?”

End the discussion, Richard goes out next day
And gets a quarrel-bolt shot through his vizard,
Pardons the bowman, dies.

Ends our discussion. Arnaut ends
“In sacred odor”—(that’s apochryphal!)
And we can leave the talk till Dante writes:
Surely I saw, and still before my eyes
Goes on that headless trunk, that bears for light
Its own head swinging, gripped by the dead hair,
And like a swinging lamp that says, “Ah me!
I severed men, my head and heart
Ye see here severed, my life’s counterpart.”

Or take En Bertrans?

III
Ed eran due in uno, ed uno in due.
Inferno, XXVIII, 125.
I loved a woman. The stars fell from heaven.
And always our two natures were in strife.
Bewildering spring, and by the Auvezère
Poppies and day’s-eyes in the green émail
Rose over us; and we knew all that stream,
And our two horses had traced out the valleys;
Knew the low flooded lands squared out with poplars,
In the young days when the deep sky befriended.

And great wings beat above us in the twilight,
And the great wheels in heaven
Bore us together … surging … and apart …
Believing we should meet with lips and hands.

High, high and sure … and then the counterthrust:
“Why do you love me? Will you always love me?
But I am like the grass, I can not love you.”
Or, “Love, and I love and love you,
And hate your mind, not you, your soul, your hands.”

So to this last estrangement, Tairiran!

There shut up in his castle, Tairiran’s,
She who had nor ears nor tongue save in her hands,
Gone—ah, gone—untouched, unreachable!
She who could never live save through one person,
She who could never speak save to one person,
And all the rest of her a shifting change,
A broken bundle of mirrors…!

1
2

@темы: 12, interesting, history, b, middle ages, p, links, 20, utile, english-american, pound, ezra

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Divan del Tamarit (1934)
Gacela del amor desesperado
La noche no quiere venir
para que tú no vengas
ni yo pueda ir.

Pero yo iré
aunque un sol de alacranes me coma la sien.
Pero tú vendrás
con la lengua quemada por la lluvia de sal.

El día no quiere venir
para que tú no vengas
ni yo pueda ir.

Pero yo iré
entregando a los sapos mi mordido clavel.
Pero tú vendrás
por las turbias cloacas de la oscuridad.

Ni la noche ni el día quieren venir
para que por ti muera
y tú mueras por mí.

Федерико Гарсиа Лорка
Диван Тамарита (1934)
Газелла об отчаявшейся любви
Не опускается мгла,
чтобы не смог я прийти
и чтобы ты не смогла.

Все равно я приду —
и пускай скорпионом впивается зной.

Все равно ты придешь,
хоть бы губы сжигал тебе дождь соляной.

Не подымается мгла,
чтобы не смог я прийти
и чтобы ты не смогла.

Я приду,
бросив жабам изглоданный мой огнецвет.

Ты придешь
лабиринтами ночи, где выхода нет.

Не опускается мгла,
не подымается мгла,
чтобы я без тебя умирал,
чтобы ты без меня умерла.

пер. А. Гелескул

@темы: espanol, л, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Ezra Pound
Collected Shorter Poems (Faber and Faber, 1973)
Poems from Classic Anthology Defined by Confucius (1954)
from The Odes of Shang
Thick, all in mass
bring drrums, bring drums
bring leather drums and play
to T'ang, to T'ang
source of us all, in fane
again, again, pray, pray;
T'ang's heir, a prayer
that puts a point to thought.

With thud of the deep drum,
flutes clear, doubling over all,
concord evens it all, built on
the stone's tone under it all.
T'ang's might is terrible
with a sound as clear and sane
as wind over grain.
Steady drum going on,
great dance elaborate,
here be guests of state
to us all one delight.

From of old is this rite
former time's initiate,
calm the flow
early and late
from sun and moon concentrate
in the heart of every man
since this rite began.

Attend, attend, bale-fire and harvest home,
T'ang's heir at the turn of the moon.

Sacrificial Odes Of Shang
How admirable! how complete!
Here are set our hand-drums and drums.
The drums resound harmonious and loud,
To delight our meritorious ancestor.
The descendant of Tang invites him with this music,
That he may soothe us with the realization of our thoughts.
Deep is the sound of the hand-drums and drums;
Shrilly sound the flutes;
All harmonious and blending together,
According to the notes of the sonorous gem.
Oh! majestic is the descendant of Tang;
Very admirable is his music.
The large bells and drums fill the ear;
The various dances are grandly performed.
We have admirable visitors,
Who are pleased and delighted.
From of old, before our time,
The former men set us the example; -
How to be mild and humble from morning to night,
And to be reverent in discharging the service.
May he regard our sacrifices in summer and autumn,
[Thus] offered by the descendant of Tang!

transl. by James Legge

Ши цзин
Гимны дома Шан
Гимн царю Чэн-Тану (IV. V. 1)
О, сколь прекрасно, сколь изобильно:
И барабаны, и бубны мы расставляем, как надо;
Громко, так громко в согласьи звучат барабаны.
Нашим прославленным предкам да будет отрада!

Правнук твой с музыкой ныне пришел к тебе, Тан;
Думы мои успокой, их исполнивши вдруг.
Пусть барабаны звучат далеко, далеко;
Чисто, так чисто гуаня разносится звук.
Стройная музыка в полном согласьи звучит,
С нею подвешенных цинов сливается звук;

Правнук Чэн-тана, ныне он сколь величав!
Каждый прекрасен, прекрасен той музыки звук.
Мы в барабаны и колокол бьем и гремим;
Танцы прекрасны — следом один за другим.
Ныне прекрасные гости собрались у нас:
Разве не радостно, разве не весело им?

Некогда раньше и с самых древнейших времен
Подал благие примеры нам прежний народ:
Был так приветлив и утром и вечером он,
Дело свершая, был ревностных полон забот.

Предок Чэн-тан, благосклонно на жертвы взгляни:
Правнуком Тана приносятся ныне они!

пер. А.А. Штукин

@темы: chinese, p, eastern, english-american, ш/щ, pound, ezra, 7 BC

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Divan del Tamarit (1934)
Gacela de la terrible presencia
Yo quiero que el agua se quede sin cauce.
Yo quiero que el viento se quede sin valles.

Quiero que la noche se quede sin ojos
y mi corazón sin la flor del oro.

Que los bueyes hablen con las grandes hojas
y que la lombriz se muera de sombra.

Que brillen los dientes de la calavera
y los amarillos inunden la seda.

Puedo ver el duelo de la noche herida
luchando enroscada con el mediodía.

Resisto un ocaso de verde veneno
y los arcos rotos donde sufre el tiempo.

Pero no me enseñes tu limpio desnudo
como un negro cactus abierto en los juncos.

Déjame en un ansia de oscuros planetas,
¡pero no me enseñes tu cintura fresca!

Федерико Гарсиа Лорка
Диван Тамарита (1934)
Газелла о пугающей близости
Я хочу, чтоб воды не размыли тины.
Я хочу, чтоб ветер не обрел долины.

Чтобы слепли ночи и прозреть не смели,
чтоб не знало сердце золотого хмеля.

чтобы вол шептался с лебедой вечерней,
чтоб, не видя света, умирали черви,

чтобы зубы череп оголил в оскале,
чтоб желтел их отблеск и на белой шали.

Я слежу, как бьется ночь полуживая,
раненой гадюкой полдень обвивая.

Зелен яд заката, но я выпью зелье.
Я пройду сквозь арки, где года истлели.

Только не слепи ты чистой наготою —
как игла агавы в лозах над водою.

Дай тоской забыться на планете дальней —
но не помнить кожи холодок миндальный.

пер. А. Гелескул

@темы: espanol, л, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Ezra Pound
Collected Shorter Poems (Faber and Faber, 1973)
Poems from Classic Anthology Defined by Confucius (1954)
from Songs of Ts'in
The Three Shay Brothers: Funeral sacrifice for Duke Mu, 621 BC
Ever unstill, cross, cross,
yellow wings come to the thorn.
                        Who? with Duke Mu?
                        Shay Yen-Si. Who?
Shay Yen-Si, pick of an hundred men, shook at the
                                                                    grave's edge then.
                        Dark heaven, you take our best men,
                        An hundred; to have him again.
Ever unstill, cross, the yellow birds
come to mulberry boughs
                        Who? with Duke Mu?
                        Shay Chung-Hang. Who?
Shay Chung-Hang who'd block an hundred men
Moaned at the grave's brink then.
                        Dark heaven, you take our best men,
                        An hundred; to have him again.
Ever unstill, cross, cross,
The yellow wings come to the thorn,
                        Who? with Duke Mu?
Shay K'ien-Hu, who could hold an hundred men,
Shook at grave's brink then.
                        Dark heaven, you wipe out our best men.
                        We'd give an hundred
                        to have him again.

Huang Niao
They flit about, the yellow birds,
And rest upon the jujube trees.
Who followed duke Mu [to the grave]?
Ziche Yansi.
And this Yansi,
Was a man above a hundred.
When he came to the grave,
He looked terrified and trembled.
Thou azure Heaven there!
Thou art destroying our good men.
Could he have been redeemed,
We should have given a hundred lives for him.

They flit about, the yellow birds,
And rest upon the mulberry trees.
Who followed duke Mu [to the grave]?
Ziche Zhongheng.
And this Zhongheng,
Was a match for a hundred.
When he came to the grave,
He looked terrified and trembled.
Thou azure Heaven there!
Thou art destroying our good men.
Could he have been redeemed,
We should have given a hundred lives for him.

They flit about, the yellow birds,
And rest upon the thorn trees.
Who followed duke Mu [to the grave]?
Ziche Qianhu.
And this Ziche Qianhu,
Could withstand a hundred men.
When he came to the grave,
He looked terrified and trembled.
Thou azure Heaven there!
Thou art destroying our good men.
Could he have been redeemed,
We should have given a hundred lives for him.

transl. by James Legge

Ши цзин
Песни царства Цинь
(I, XI, 6)
Там иволги, вижу, летают кругом,
На ветви жужуба слетаясь, кружат.
Кто с князем Му-гуном в могилу пойдет?
Цзы-цзюйя Янь-си выполняет обряд.
И этот Янь-си, что исполнит обряд,
Был самым храбрейшим из сотен солдат.
Но только к могиле приблизился он,
Как весь задрожал он и был устрашен.
А ты, о лазурное небо вдали,
Так губишь ты лучших из нашей земли!
Как выкуп за тех, кто живым погребен.
Сто жизней мы отдали б, если б могли.

Там иволги, вижу, летают кругом,
Кружат, собираясь на тут под курган.
Кто с князем Му-гуном в могилу пойдет?
Из рода Цзы-цзюйя могучий Чжун-хан.
О, этот из рода Цзы-цзюйя Чжун-хан!
Он сотню солдат отражал, великан!
Но только к могиле приблизился он,
Как весь задрожал он и был устрашен.
А ты, о лазурное небо вдали,
Так губишь ты лучших из нашей земли!
Как выкуп за тех, кто живым погребен,
Сто жизней мы отдали б, если б могли.

Там иволги, вижу, летают кругом,
Садясь меж колючих терновых кустов.
Кто с князем Му-гуном в могилу пойдет?
Чжэнь-ху с ним в могильный уляжется ров.
И этот Чжэнь-ху, что разделит с ним ров,
Был с сотнею воинов биться готов!
Но только к могиле приблизился он,
Как весь задрожал он и был устрашен.
А ты, о лазурное небо вдали,
Так губишь ты лучших из нашей земли!
Как выкуп за тех, кто живым погребен,
Сто жизней мы отдали б, если б могли!

пер. А.А. Штукин

@темы: chinese, p, 20, eastern, english-american, ш/щ, pound, ezra, 7 BC

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Tres Romances Historicos
Romancero gitano (1928)
Burla de Don Pedro a Caballo (Romance con lagunas)
Por una vereda
venía Don Pedro.
¡Ay cómo lloraba
el caballero!
Montado en un ágil
caballo sin freno,
venía en la busca
del pan y del beso.
Todas las ventanas
preguntan al viento
por el llanto oscuro
del caballero.

Bajo el agua
siguen las palabras.
Sobre el agua
una luna redonda
se baña,
dando envidia a la otra
¡tan alta!
En la orilla,
un niño
ve las lunas y dice:
¡Noche; toca los platillos!

A una ciudad lejana
ha llegado Don Pedro.
Una ciudad lejana
entre un bosque de cedros.
¿Es Belén? Por el aire
yerbaluisa y romero.
Brillan las azoteas
y las nubes. Don Pedro
pasa por arcos rotos.
Dos mujeres y un viejo
con velones de plata

le salen al encuentro.
Los chopos dicen: No.
Y el ruiseñor: Veremos.

Bajo el agua
siguen las palabras.
Sobre el peinado del agua
un círculo de pájaros y llamas.
Y por los cañaverales,
testigos que conocen lo que falta.
Sueño concreto y sin norte
de madera de guitarra.

Por el camino llano
dos mujeres y un viejo
con velones de plata
van al cementerio.
Entre los azafranes
han encontrado muerto
el sombrío caballo
de Don Pedro.
Voz secreta de tarde
balaba por el cielo.
Unicornio de ausencia
rompe en cristal su cuerno.

La gran ciudad lejana
está ardiendo
y un hombre va llorando
tierras adentro.
Al Norte hay una estrella.
Al Sur un marinero.

Bajo el agua
están las palabras.
Limo de voces perdidas.
Sobre la flor enfriada,
está Don Pedro olvidado
¡ay! jugando con las ranas.

Федерико Гарсиа Лорка
Цыганское романсеро (1928)
Три исторических романса
Небылица о доне Педро* и его коне
(Романс с размытым текстом)
Едет верхом дон Педро
вниз по траве пригорка.
Ай, по траве пригорка
едет и плачет горько!
Не подобрав поводья,
Бог весть о чем тоскуя,
едет искать по свету
хлеба и поцелуя.
Ставни, скрипя вдогонку,
спрашивают у ветра,
что за печаль такая
в сердце у дона Педро…

На дно затоки
уплыли строки.
А по затоке
плывет, играя,
луна —
и с высот небесных
завидует ей вторая.
Мальчик
с песчаной стрелки
смотрит на них и просит:
– Полночь, ударь в тарелки!

…Вот незнакомый город
видит вдали дон Педро.
Весь золотой тот город,
справа и слева кедры.
Не Вифлеем ли? Веет
мятой и розмарином.
Тает туман на кровлях.
И к воротам старинным
цокает конь по плитам,
гулким, как тамбурины.
Старец и две служанки
молча открыли двери.
«Нет», – уверяет тополь,
а соловей не верит…

Под водою
строки плывут чередою.
Гребень воды качает
россыпи звезд и чаек.
Сна не тревожит ветер
гулом гитарной деки.
Только тростник и помнит
то, что уносят реки.

…Старец и две служанки,
взяв золотые свечи,
к белым камням могильным
молча пошли под вечер.
Бедного дона Педро
спутник по жизни бранной,
конь, непробудно спящий,
замер в тени шафранной.
Темный вечерний голос
плыл по речной излуке.
Рог расколол со звоном
единорог разлуки.
Вспыхнул далекий город,
рухнул, горящий.
Плача, побрел изгнанник,
точно незрячий.
Подняли звезды
вьюгу.
Правьте, матросы,
к югу…

Под водою
слова застыли.
Голоса затерялись в иле.
И среди ледяных соцветий —
ай! – дон Педро лягушек тешит**,
позабытый всеми на свете.

пер. А. Гелескул

* Дон Педро - герой народных легенд и романсов, прототипом которого был король Кастилии и Леона Педро Первый (1334-1369) по прозванию Жестокий (или Справедливый), убитый своим сводным братом Энрике де Трастамарой

** Здесь "размытый" сюжет романса, неслучайно названного "небылицей", обнаруживает связь с басней Эзопа, переложенной на испанский Феликсом Мариа Саманьего (1745-1801). В ней Юпитер низвергает короля в лагуну к лягушкам. В романсе Лорка дословно повторяет некоторые обороты испанского баснописца.

@темы: espanol, л, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Ezra Pound
Collected Shorter Poems (Faber and Faber, 1973)
Poems from Classic Anthology Defined by Confucius (1954)
from the Great Mount
Let the Great Cart alone,
'ware dust.
Think not on sorrows
lest thy heart rust.

Push no great cart
lest dust enflame thine eye,
brood not on sorrows
lest joy pass by.

Push not the great wheel-spoke in moil and sweat
lest thou make thy troubles
                                                heavier yet.

Wu Jiang Da Che
Do not push forward a wagon; -
You will only raise the dust about yourself.
Do not think of all your anxieties; -
You will only make yourself ill.

Do not push forward a wagon; -
The dust will only blind you.
Do not think of all your anxieties; -
You will not emerge from imperfect views.

Do not push forward a wagon; -
The dust will only becloud you.
Do not think of all your anxieties; -
You will only weigh yourself down.

transl. by James Legge

Ши цзин
Не думай о печалях (II. VI, 2)
Большую телегу вперед не пускай —
Сам будешь в пыли и песке.
Не думай о многих печалях своих —
Лишь сам изведешься в тоске.

Большую телегу вперед не пускай —
В пыли затуманится свет.
Не думай о многих печалях своих —
В смятении выхода нет.

Большую телегу вперед не пускай —
Покроешься пылью — взгляни!
Не думай о многих печалях своих —
От дум тяжелее они!

пер. А.А. Штукин

@темы: chinese, p, 20, eastern, english-american, ш/щ, pound, ezra, 7 BC

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Romancero gitano (1928)
El emplazado
Para Emilio Aladrén
¡Mi soledad sin descanso!
Ojos chicos de mi cuerpo
y grandes de mi caballo,
no se cierran por la noche
ni miran al otro lado,
donde se aleja tranquilo
un sueño de trece barcos.
Sino que, limpios y duros
escuderos desvelados,
mis ojos miran un norte
de metales y peñascos,
donde mi cuerpo sin venas
consulta naipes helados.

Los densos bueyes del agua
embisten a los muchachos
que se bañan en las lunas
de sus cuernos ondulados.
Y los martillos cantaban
sobre los yunques sonámbulos,
el insomnio del jinete
y el insomnio del caballo.

El veinticinco de junio
le dijeron a el Amargo:
Ya puedes cortar si gustas
las adelfas de tu patio.
Pinta una cruz en la puerta
y pon tu nombre debajo,
porque cicutas y ortigas
nacerán en tu costado,
y agujas de cal mojada
te morderán los zapatos.

Será de noche, en lo oscuro,
por los montes imantados,
donde los bueyes del agua
beben los juncos soñando.
Pide luces y campanas.
Aprende a cruzar las manos,
y gusta los aires fríos
de metales y peñascos.
Porque dentro de dos meses
yacerás amortajado.

Espadón de nebulosa
mueve en el aire Santiago.
Grave silencio, de espalda,
manaba el cielo combado.

El veinticinco de junio
abrió sus ojos Amargo,
y el veinticinco de agosto
se tendió para cerrarlos.
Hombres bajaban la calle
para ver al emplazado,
que fijaba sobre el muro
su soledad con descanso.
Y la sábana impecable,
de duro acento romano,
daba equilibrio a la muerte
con las rectas de sus paños.


Федерико Гарсиа Лорка
Цыганское романсеро (1928)
Романс обреченного
Как сиро все и устало!
Два конских ока огромных
и два зрачка моих малых
и днем и ночью на страже,
и сон покинул дозорных,
а сам уплыл, развевая
тринадцать вымпелов черных.
Они все смотрят на север,
от ночи к ночи бессонней,
и видят руды и кручи
в дали, где стыну на склоне,
колоду карт ледяную
тасуя в мертвой ладони…

Тугие волы речные
в осоке и остролистах
подхватывали мальчишек
на луны рогов волнистых.
А молоточки пели
сомнамбулическим звоном,
что едет бессонный всадник
верхом на коне бессонном.

Двадцать шестого июня
свечи зажгли в трибунале.
Двадцать шестого июня
карты судьбу его знали:
– Можешь срубить олеандры
за воротами своими.
Крест начерти на пороге
и напиши свое имя.
Взойдет над тобой цикута
и семя крапивы злое,
и в ноги сырая известь
вонзит иглу за иглою.
И будет то черной ночью
в магнитных горах высоких,
где только волы речные
пасутся в ночной осоке.
Учись же скрещивать руки,
готовь лампаду и ладан
и пей этот горный ветер,
холодный от скал и кладов.
Ровно два месяца сроку
до погребальных обрядов.

Мерцающий млечный меч
Сант-Яго из ножен вынул.
Прогнулось ночное небо,
глухой тишиною хлынув.

Двадцать шестого июня
глаза он открыл – и снова
закрыл их, уже навеки,
августа двадцать шестого…
Люди сходились на площадь,
где у стены на каменья
сбросил усталый Амарго
груз одинокого бденья.
И как обрывок латыни,
прямоугольной и точной,
замер и смерть упокоил
край простыни непорочной.

пер. А. Гелескул

@темы: espanol, л, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Ezra Pound
Collected Shorter Poems (Faber and Faber, 1973)
Poems from Classic Anthology Defined by Confucius (1954)
From Songs of Wang
Ole Brer Rabbit watchin' his feet,
Rabbit net's got the pheasant beat;
            When I was young and a-startin' life
            I kept away from trouble an' strife
But then, as life went on
Did I meet trouble?
                                    Aye, my son;
Wish I could sleep till life was done.

Odes Of Wang
Tu Yuan
The hare is slow and cautious;
The pheasant plumps into the net.
In the early part of my life,
Time still passed without commotion.
In the subsequent part of it,
We are meeting with all these evils.
I wish I might sleep and never wake more.

The hare is slow and cautious;
The pheasant plumps into the snare.
In the early part of my life,
Time still passed without anything stirring.
In the subsequent part of it,
We are meeting with all these sorrows.
I wish I might sleep and never move more.

The hare is slow and cautious;
The pheasant plumps into the trap.
In the early part of my life,
Time still passed without any call for our services.
In the subsequent part of it,
We are meeting with all these miseries.
I would that I might sleep, and hear of nothing more.

transl. by James Legge

Ши цзин
Заяц медлителен (I. VI. 6)
Заяц медлителен и осторожен,
Фазан простодушен — попал он в силок.
О, если 6 от жизни моей начала
Того, что я сделал, не делать я мог!
И вот во второй половине жизни
Все эти печали послал мне рок!
О, если 6 навеки уснуть без тревог!
Заяц медлителен и осторожен,
Фазан простодушен — он в сеть залетел.
О, если бы от жизни моей начала
Вовек бы не делать мне сделанных дел!
И вот во второй половине жизни
Все эти страданья — мой горький удел!
Уснуть, не проснуться я б ныне хотел!
Заяц медлителен и осторожен,
Фазан же... в тенетах запутался он!
О, если б от жизни моей начала
Так службою не был бы я утомлен,
И вот во второй половине жизни
Здесь беды со всех я встречаю сторон!
О, пусть непробудным да будет мой сон!

пер. А.А. Штукин

@темы: chinese, p, links, 20, eastern, english-american, ш/щ, pound, ezra, 7 BC, 8 BC

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Romancero gitano (1928)
San Gabriel (Sevilla)
A D. Agustín Viñuales
I
Un bello niño de junco,
anchos hombros, fino talle,
piel de nocturna manzana,
boca triste y ojos grandes,
nervio de plata caliente,
ronda la desierta calle.
Sus zapatos de charol
rompen las dalias del aire,
con los dos ritmos que cantan
breves lutos celestiales.
En la ribera del mar
no hay palma que se le iguale,
ni emperador coronado,
ni lucero caminante.
Cuando la cabeza inclina
sobre su pecho de jaspe,
la noche busca llanuras
porque quiere arrodillarse.
Las guitarras suenan solas
para San Gabriel Arcángel,
domador de palomillas
y enemigo de los sauces.
San Gabriel: El niño llora
en el vientre de su madre.
No olvides que los gitanos
te regalaron el traje.

II
Anunciación de los Reyes,
bien lunada y mal vestida,
abre la puerta al lucero
que por la calle venía.
El Arcángel San Gabriel,
entre azucena y sonrisa,
biznieto de la Giralda,
se acercaba de visita.
En su chaleco bordado
grillos ocultos palpitan.
Las estrellas de la noche
se volvieron campanillas.
San Gabriel: Aquí me tienes
con tres clavos de alegría.
Tu fulgor abre jazmines
sobre mi cara encendida.
Dios te salve, Anunciación.
Morena de maravilla.
Tendrás un niño más bello
que los tallos de la brisa.
¡Ay, San Gabriel de mis ojos!
!Gabrielillo de mi vida!,
Para sentarte yo sueño
un sillón de clavellinas.
Dios te salve, Anunciación,
bien lunada y mal vestida.
Tu niño tendrá en el pecho
un lunar y tres heridas.
¡Ay, San Gabriel que reluces!
¡Gabrielillo de mi vidal!
En el fondo de mis pechos
ya nace la leche tibia.
Dios te salve, Anunciación.
Madre de cien dinastías.
Áridos lucen tus ojos,
paisajes de caballista.
El niño canta en el seno
de Anunciación sorprendida.
Tres balas de almendra verde
tiemblan en su vocecita.
Ya San Gabriel en el aire
por una escala subía.
Las estrellas de la noche
se volvieron siemprevivas.

Федерико Гарсиа Лорка
Цыганское романсеро (1928)
Сан-Габриэль (Севилья)
I
Высокий и узкобедрый,
стройней тростников лагуны,
идет он, кутая тенью
глаза и грустные губы;
поют горячие вены
серебряною струною,
а кожа в ночи мерцает,
как яблоки под луною.
И туфли мерно роняют
в туманы лунных цветений
два такта грустных и кратких
как траур облачной тени.
И нет ему в мире равных —
ни пальмы в песках кочевий,
ни короля на троне,
ни в небе звезды вечерней.
Когда над яшмовой грудью
лицо он клонит в моленье,
ночь на равнину выходит,
чтобы упасть на колени.
И укротителя горлиц,
чуждого ивам печальным,
Сан-Габриэля встречают
звоном гитар величальным.
– Когда в материнском лоне
зальется дитя слезами,
ты вспомни про тех цыганок,
что бисер тебе низали!

II
Анунсиасьон де лос Рейес
окраиною ночною
проходит, кутая плечи,
лохмотьями и луною.
И с лилией и улыбкой
Хиральды прекрасный правнук,
стоит Габриэль-архангел —
и нет ему в мире равных.
Таинственные цикады
по бисеру замерцали.
А звезды по небосклону
рассыпались бубенцами.
– О Сан-Габриэль, трикратно
меня пронизало счастье!
Сиянье твое жасмином
мои холодит запястья.
– Пошли тебе Бог отраду,
о смуглое чудо света!
Дитя у тебя родится
прекрасней ночного ветра.
– Ай, свет мой, Габриэлильо!
Ай, Сан-Габриэль пресветлый!
Сплела б тебе в изголовье
гвоздики и горицветы!
– Пошли тебе Бог отраду,
звезда под бедным нарядом!
Найдешь ты в груди сыновней
три раны с родинкой рядом.
– Ай, свет мой, Габриэлильо!
Ай, Сан-Габриэль пресветлый!
Как ноет под левой грудью,
теплом молока согретой!
– Пошли тебе Бог отраду,
сто внуков на ста престолах!
Твои горючие очи
тоскливей пустошей голых.

Дитя запевает в лоне
у матери изумленной.
Дрожит в голосочке песня
миндалинкою зеленой.
Архангел растаял в небе
над улицами пустыми…

А звезды на небосклоне
бессмертниками застыли.

пер. А. Гелескул

@темы: espanol, л, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Romancero gitano (1928)
San Rafael (Cordoba)
A Juan Izquierdo Croselles
I
Coches cerrados llegaban
a las orillas de juncos
donde las ondas alisan
romano torso desnudo.

Coches, que el Guadalquivir
tiende en su cristal maduro,
entre láminas de flores
y resonancias de nublos.

Los niños tejen y cantan
el desengaño del mundo,
cerca de los viejos coches
perdidos en el nocturno.

Pero Córdoba no tiembla
bajo el misterio confuso,
pues si la sombra levanta
la arquitectura del humo,
un pie de mármol afirma
su casto fulgor enjuto.

Pétalos de lata débil
recaman los grises puros
de la brisa, desplegada
sobre los arcos de triunfo.

Y mientras el puente sopla
diez rumores de Neptuno,
vendedores de tabaco
huyen por el roto muro.

II
Un solo pez en el agua
que a las dos Córdobas junta:
Blanda Córdoba de juncos.
Córdoba de arquitectura.

Niños de cara impasible
en la orilla se desnudan,
aprendices de Tobías
y Merlines de cintura,
para fastidiar al pez
en irónica pregunta
si quiere flores de vino
o saltos de media luna.

Pero el pez, que dora el agua
y los mármoles enluta,
les da lección y equilibrio
de solitaria columna.

El Arcángel aljamiado
de lentejuelas oscuras,
en el mitin de las ondas
buscaba rumor y cuna.


Un solo pez en el agua.
Dos Córdobas de hermosura.
Córdoba quebrada en chorros.
Celeste Córdoba enjuta.

Федерико Гарсиа Лорка
Цыганское романсеро (1928)
Сан-Рафаэль (Ко́рдова)
I
Сумрачно стынут повозки
за тростниками, где струи
ластятся к римскому торсу,
мрамор нагой полируя.
Гвадалквивир вереницей
катит их в зеркале светлом
по грозовым отголоскам
и гравированным веткам.
И, доплетая циновки,
дети о горестях мира
поют у старых повозок,
во тьме затерянных сиро.
Но Ко́рдову не печалят
ни мир, ни его обманы,
и как ни возводит сумрак
затейливые туманы —
нетленной стопою мрамор
впечатан в откос песчаный.
И хрупким узором жести
дрожат лепестки флюгарок
на серой завесе бриза
поверх триумфальных арок.
И десять вестей Нерея
мостами спешат к атланту,
пока сквозь проломы вносят
табачную контрабанду.

II
Одна лишь речная рыбка
иглой золотой сметала
Ко́рдову ласковых плавней
с Ко́рдовою порталов.
Сбрасывают одежды
дети с бесстрастным видом;
тоненькие Мерлины,
ученики Товита,
они золотую рыбку
лукавой загадкой бесят,
самой предлагая выбрать
вино или полумесяц.
Но рыбка их заставляет,
туманя мрамор холодный,
перенимать равновесье
у одинокой колонны,
где сарацинский архангел,
блеснув чешуей доспеха,
когда-то в волнах гортанных
обрел колыбель и эхо…

Одна золотая рыбка.
Две Ко́рдовы под луною.
Расколотая теченьем
наедине с неземною.

пер. А. Гелескул

@темы: espanol, л, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Ezra Pound
Collected Shorter Poems (Faber and Faber, 1973)
Cathay (1915)
Sennin Poem by Kakuhaku*
The red and green kingfishers
flash between the orchids and clover,
One bird casts its gleam on another.
Green vines hang through the high forest,
They weave a whole roof to the mountain,
The lone man sits with shut speech,
He purrs and pats the clear strings.
He throws his heart up through the sky,
He bites through the flower pistil
and brings up a fine fountain.
The red-pine-tree god looks at him and wonders.
He rides through the purple smoke to visit the sennin,
He takes 'Floating Hill'** by the sleeve,
He claps his hand on the back of the great water sennin.

But you, you dam'd crowd of gnats,
Can you even tell the age of a turtle?

* Kakuhaku is Japanese for Kuo P'u, a Chinese poet who died in AD 324 (Fang) (c)
**'Floating Hill' Name of a sennin

@темы: chinese, p, 20, k, 4, eastern, english-american, pound, ezra

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Romancero gitano (1928)
San Miguel (Granada)
Se ven desde las barandas,
por el monte, monte, monte,
mulos y sombras de mulos
cargados de girasoles.

Sus ojos en las umbrías
se empañan de inmensa noche.
En los recodos del aire,
cruje la aurora salobre.

Un cielo de mulos blancos
cierra sus ojos de azogue
dando a la quieta penumbra
un final de corazones.
Y el agua se pone fría
para que nadie la toque.
Agua loca y descubierta
por el monte, monte, monte.

*
San Miguel lleno de encajes
en la alcoba de su torre,
enseña sus bellos muslos,
ceñidos por los faroles.

Arcángel domesticado
en el gesto de las doce,
finge una cólera dulce
de plumas y ruiseñores.
San Miguel canta en los vidrios;
efebo de tres mil noches,
fragante de agua colonia
y lejano de las flores.

*
El mar baila por la playa,
un poema de balcones.
Las orillas de la luna
pierden juncos, ganan voces.
Vienen manolas comiendo
semillas de girasoles,
los culos grandes y ocultos
como planetas de cobre.
Vienen altos caballeros
y damas de triste porte,
morenas por la nostalgia
de un ayer de ruiseñores.
Y el obispo de Manila,
ciego de azafrán y pobre,
dice misa con dos filos
para mujeres y hombres.

*
San Miguel se estaba quieto
en la alcoba de su torre,
con las enaguas cuajadas
de espejitos y entredoses.

San Miguel, rey de los globos
y de los números nones,
en el primor berberisco
de gritos y miradores.

Федерико Гарсиа Лорка
Цыганское романсеро (1928)
Сан-Мигель (Гранада)
Горы, и горы, и горы,
и на горах полусонных
мулы и тени от мулов,
грузные, словно подсолнух.

В вечных потемках ущелий
взгляд их теряется грустно.
Хрустом соленых рассветов
глохнут воздушные русла.

У белогривого неба
ртутные очи померкли,
дав холодеющей тени
успокоение смерти.

И, чтоб никто их не трогал,
стынут, безумны и голы,
стужей повитые реки,
горы, и горы, и горы…

В тиши своей голубятни,
на башне в зелени хмеля
кольцом огней опоясан
высокий стан Сан-Мигеля.
В руке полночные стрелки
спаяв меча крестовиной,
ручной архангел рядится
в пернатый гнев соловьиный.
Дыша цветочным настоем,
в тоске по свежим полянам
эфеб трехтысячной ночи
поет в ковчеге стеклянном.

Танцует ночное море
поэму балконов лунных.
Сменила тростник на шепот
луна в золотых лагунах.
Красотки, соря лузгою,
стекаются к парапетам.
Во мраке смутные крупы
подобны медным планетам.
Гуляет знать городская,
и дамы с грустною миной,
смуглея, бредят ночами
своей поры соловьиной.
И на торжественной мессе,
слепой, лимонный и хилый,
мужчин и женщин с амвона
корит епископ Манилы.

Один Сан-Мигель на башне
покоится среди мрака,
унизанный зеркалами
и знаками зодиака, —
владыка нечетных чисел
и горних миров небесных
в берберском очарованье
заклятий и арабесок.

пер. А. Гелескул

@темы: espanol, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Ezra Pound
Collected Shorter Poems (Faber and Faber, 1973)
Cathay (1915)
The Jewel Stairs' Grievance*
The jewelled steps are already quite white with dew,
It is so late that the dew soaks my gauze stockings,
And I let down the crystal curtain
And watch the moon through the clear autumn.

By Rihaku (Li Pai)

* Jewel stairs, therefore a palace. Grievance, therefore there is something to complain of. Gauze stockings, therefore a court lady, not a servant who complains. Clear autumn, therefore he has no excuse on account of weather. Also she has come early, for the dew has not merely whitened the stairs, but has soaked her stockings. The poem is especially prized because she utters no direct reproach.

@темы: chinese, p, 20, 8, eastern, english-american, pound, ezra, r, l

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Romancero gitano (1928)
La monja gitana
Silencio de cal y mirto.
Malvas en las hierbas finas.
La monja borda alhelíes
sobre una tela pajiza.
Vuelan en la araña gris,
siete pájaros del prisma.
La iglesia gruñe a lo lejos
como un oso panza arriba.
¡Qué bien borda! ¡Con qué gracia!
Sobre la tela pajiza,
ella quisiera bordar
flores de su fantasía.
¡Qué girasol! ¡Qué magnolia
de lentejuelas y cintas!
¡Qué azafranes y qué lunas,
en el mantel de la misa!
Cinco toronjas se endulzan
en la cercana cocina.
Las cinco llagas de Cristo
cortadas en Almería.
Por los ojos de la monja
galopan dos caballistas.
Un rumor último y sordo
le despega la camisa,
y al mirar nubes y montes
en las yertas lejanías,
se quiebra su corazón
de azúcar y yerbaluisa.
¡Oh!, qué llanura empinada
con veinte soles arriba.
¡Qué ríos puestos de pie
vislumbra su fantasía!
Pero sigue con sus flores,
mientras que de pie, en la brisa,
la luz juega el ajedrez
alto de la celosía.

Федерико Гарсиа Лорка
Цыганское романсеро (1928)
Цыганка-монахиня
Безмолвье мирта и мела.
И мальвы в травах ковровых.
Она левкой вышивает
на желтой ткани покрова.
Кружится свет семиперый
над серою сетью лампы.
Собор, как медведь цыганский,
ворчит, поднимая лапы.
А шьет она так красиво!
Склонясь над иглой в экстазе,
всю ткань бы она покрыла
цветами своих фантазий!
Какие банты магнолий
в росинках блесток стеклянных!
Как лег на складки покрова
узор луны и шафрана!
Пять апельсинов с кухни
дохнули прохладой винной.
Пять сладостных ран Христовых
из альмерийской долины.
В зрачках раздвоился всадник
и сник за стеклом оконным.
Тугую грудь колыхнуло
последним отзвуком конным.
И от далеких нагорий
с дымною мглой по ущельям
сжалось цыганское сердце,
полное медом и хмелем.
Как накренилась равнина
и полыхнула закатом!
Как запрокинулись реки
и понесли к перекатам!..
Но снова цветы на ткани,
И, по-вечернему кроткий,
в шахматы с ветром играет
свет за оконной решеткой.

пер. А. Гелескул

@темы: espanol, л, 20, lorca, l

---

[Lika_k]

Ezra Pound
Collected Shorter Poems (Faber and Faber, 1973)
Cathay (1915)
Poem By The Bridge At Ten-Shin
March has come to the bridge head,
Peach boughs and apricot boughs hang over a
thousand gates,
At morning there are flowers to cut the heart,
And evening drives them on the eastward-flowing
waters.
Petals are on the gone waters and on the going,
And on the back-swirling eddies,
But to-day's men are not the men of the old days,
Though they hang in the same way over the bridge-
rail.

The sea's colour moves at the dawn
And the princes still stand in rows, about the throne,
And the moon falls over the portals of Sei-go-yo,
And clings to the walls and the gate-top.
With head gear glittering against the cloud and
sun,
The lords go forth from the court, and into far
borders.
They ride upon dragon-like horses,
Upon horses with head-trappings of yellow metal,
And the streets make way for their passage.
Haughty their passing,
Haughty their steps as they go in to great banquets,
To high halls and curious food,
To the perfumed air and girls dancing,
To clear flutes and clear singing;
To the dance of the seventy couples;
To the mad chase through the gardens.
Night and day are given over to pleasure
And they think it will last a thousand autumns,
Unwearying autumns.
For them the yellow dogs howl portents in vain,
And what are they compared to the Lady Riokushu,
That was cause of hate!
Who among them is a man like Han-rei
Who departed alone with his mistress,
With her hair unbound, and he his own skiffsman!

By Rihaku (Li Pai)

@темы: chinese, p, 20, 8, eastern, english-american, pound, ezra, r, l

---

[Lika_k]

Federico García Lorca
Romancero gitano (1928)
Preciosa y el aire
Su luna de pergamino
Preciosa tocando viene
por un anfibio sendero
de cristales y laureles.
El silencio sin estrellas,
huyendo del sonsonete,
cae donde el mar bate y canta
su noche llena de peces.
En los picos de la sierra
los carabineros duermen
guardando las blancas torres
donde viven los ingleses.
Y los gitanos del agua
levantan por distraerse,
glorietas de caracolas
y ramas de pino verde.

Su luna de pergamino
Preciosa tocando viene.
Al verla se ha levantado
el viento que nunca duerme.
San Cristobalón desnudo,
lleno de lenguas celestes,
mira la niña tocando
una dulce gaita ausente.

Niña, deja que levante
tu vestido para verte.
Abre en mis dedos antiguos
la rosa azul de tu vientre.

Preciosa tira el pandero
y corre sin detenerse.
El viento-hombrón la persigue
con una espada caliente.

Frunce su rumor el mar.
Los olivos palidecen.
Cantan las flautas de umbría
y el liso gong de la nieve.

¡Preciosa, corre, Preciosa,
que te coge el viento verde!
¡Preciosa, corre, Preciosa!
¡Míralo por dónde viene!
Sátiro de estrellas bajas
con sus lenguas relucientes.

Preciosa, llena de miedo,
entra en la casa que tiene,
más arriba de los pinos,
el cónsul de los ingleses.

Asustados por los gritos
tres carabineros vienen,
sus negras capas ceñidas
y los gorros en las sienes.

El inglés da a la gitana
un vaso de tibia leche,
y una copa de ginebra
que Preciosa no se bebe.

Y mientras cuenta, llorando,
su aventura a aquella gente,
en las tejas de pizarra
el viento, furioso, muerde.

Федерико Гарсиа Лорка
Цыганское романсеро (1928)
Пресьоса и ветер
Пергаментною луною
Пресьоса звенит беспечно,
среди хрусталей и лавров
бродя по тропинке млечной.
И, бубен ее заслыша,
бежит тишина в обрывы,
где море в недрах колышет
полуночь, полную рыбы.
На скалах солдаты дремлют
в беззвездном ночном молчанье
на страже у белых башен,
в которых спят англичане.
А волны, цыгане моря,
играя в зеленом мраке,
склоняют к узорным гротам
сосновые ветви влаги…

Пергаментною луною
Пресьоса звенит беспечно.
И обортнем полночным
к ней ветер спешит навстречу.
Святым Христофором вырос
нагой великан небесный —
и мех колдовской волынки,
поет голосами бездны.

– О, дай мне скорей, цыганка,
откинуть подол твой белый!
Раскрой в моих древних пальцах
лазурную розу тела!

Пресьоса роняет бубен
и в страхе летит, как птица.
За нею косматый ветер
с мечом раскаленным мчится.

Застыло дыханье моря,
забились бледные ветви,
запели флейты ущелий,
и гонг снегов им ответил.
Пресьоса, беги, Пресьоса!
Все ближе зеленый ветер!
Пресьоса, беги, Пресьоса!
Он ловит тебя за плечи!
Сатир неземного леса
в зарницах нездешней речи…

Пресьоса, полная страха,
бежит по крутым откосам
к высокой, как сосны, башне,
где дремлет английский консул.
Дозорные бьют тревогу,
и вот уже вдоль ограды,
к виску заломив береты,
навстречу бегут солдаты.
Несет молока ей консул,
спешит унять лихорадку
стаканчиком горькой водки,
но ей без того несладко.
Она и словечка молвить
не может от слез и дрожи.

А ветер верхом на кровле,
хрипя, черепицу гложет.

пер. А. Гелескул

@темы: espanol, л, 20, lorca, l