[Lika_k]

Rainer Maria Rilke
Liebes-Lied
Wie soll ich meine Seele halten, daß
sie nicht an deine rührt? Wie soll ich sie
hinheben über dich zu andern Dingen?
Ach gerne möcht ich sie bei irgendwas
Verlorenem im Dunkel unterbringen
an einer fremden stillen Stelle, die
nicht weiterschwingt, wenn deine Tiefen schwingen.
Doch alles, was uns anrührt, dich und mich,
nimmt uns zusammen wie ein Bogenstrich,
der aus zwei Saiten eine Stimme zieht.
Auf welches Instrument sind wir gespannt?
Und welcher Geiger hat uns in der Hand?
O süßes Lied.
1907

Рильке
Песнь любви
Что сделать, чтобы впредь душа моя
с твоею не соприкасалась? Как
к другим вещам ей над тобой подняться?
Ах, поселить ее хотел бы я
среди утрат, во тьме, где, может статься,
она затихнет и, попав впросак,
на голос твой не станет отзываться.
Но что бы порознь не коснулось нас,
мы в голос откликаемся тотчас -
невольники незримого смычка.
На гриф нас натянули, - но на чей?
И кто же он, скрипач из скрипачей?
Как песнь сладка.
(пер. Вл. Летучего)

@темы: 20, rilke, deutsche-oesterreichisch, р (rus), r

---

[Lika_k]

Christine Lavant

оригинал

Bernsteingelb ist das Geblüt der Erde,
Mohnsud tropft aus allen Freudenarten
in der Zeit, dem immergrünen Garten,
wächst der Apfel, den ich pflücken werde.

Muss zuvor aus überglasten Stunden
Weh- und Wermut in dein Herz verpflanzen,
während Sterne durch den Mittag tanzen,
die der Hunger in uns losgebunden.

Bei den Hornissen- und Wespennestern
Stieht mein Denken ein paar wilde Waben,
um ein Brot für dich und mich zu haben,
und die Erde blutet gelb wie gestern.

Trink mit mir von allen Freudenarten!
Weh- und Wermut wachsen jetzt von selber,
auch der Apfel wird schon immer gelber,
wenn er reif ist, steht der Tod im Garten.

Oh, wir werden sie verzückt verzehrn,
Tod und Apfel und die schwarzen Kerne -
doch das Feuer unsrer Hungersterne
wird das Erdblut röten und vermehren.

Кристина Лавант
Запахло снегом, солнце за окном
на яблоко созревшее похоже;
Мне жарко, но тепла я не тревожу:
сбежит к соседу маленьким зверьком,
и мне никто уж не согреет руки.
Щ звездах песен ждут мои подруги
от тех, кто к ним придет сегодня в дом,
и грустно мне, хоть страх мне незнаком,
грущу сегодня больше, чем вчера.
Я знаю, яблоко сорвать пора
и запах кожуры вдохнуть украдкой,
чтоб запах неба наконец узнать.
Зверек мой, ласка, собралась бежать
к соседу, видно, ей со мной не сладко,
и сердце вдруг сжимается в комок.
А небо наклонилось бы само
у тому, кто вверх поднимется едва ли?
Но вот куда-то яблоко убрали...
Так славно в моей комнате зимой,
у дерева в снегу все холоднее...
Боль в голове становится слабее,
и вот уже приходит сон цветной,
баюкает меня, меня качает
и песни звездные лишь мне слагает.
пер. О. Думлер

@темы: л, 20, deutsche-oesterreichisch, l

---

[Poesia]

Theodore Stephanides (1896-1983)

A part of us remains and that half-self
Still wanders through those well-remembered ways;
Until sometimes we feel as if we were
A shade that alternates between two lives,
A ghost inhabiting two worlds, and yet
Not fully fleshed in either ....
(from "Cities of the Mind")

@темы: s, 20, theodore stephanides, english-other, helenike

---

[Lika_k]

Thomas Campbell (1777-1844)
The River of Life
The more we live, more brief appear
Our life's succeeding stages;
A day to childhood seems a year,
And years like passing ages.

The gladsome current of our youth,
Ere passion yet disorders,
Steals lingering like a river smooth
Along its grassy borders.

But as the careworn cheek grows wan,
And sorrow's shafts fly thicker,
Ye stars, that measure life to man,
Why seem your courses quicker?

When joys have lost their bloom and breath,
And life itself is vapid,
Why, as we reach the Falls of Death
Feel we its tide more rapid?

It may be strange—yet who would change
Time's course to slower speeding,
When one by one our friends have gone,
And left our bosoms bleeding?

Heaven gives our years of fading strength
Indemnifying fleetness;
And those of youth, a seeming length,
Proportion'd to their sweetness.

William Blake - The River of Life c.1805

@темы: c, art, 18, 19, pittura, blake, william, english-british

---

[Poesia]

Христиан Гофман фон Гофмансвальдау (1616—1679)
На крушение храма святой Елизаветы
Колонны треснули, Господень рухнул дом.
Распались кирпичи, не выдержали балки.
Известка, щебень, прах... И в этот мусор жалкий
Лег ангел каменный с отколотым крылом.

Разбиты витражи. В зияющий пролом
Влетают стаями с надсадным воплем галки.
Умолк органный гул. Собор подобен свалке.
Остатки гордых стен обречены на слом.

И говорит господь: «Запомни, человек!
Ты бога осквернил и кары не избег.
О, если 6 знать ты мог, сколь злость твоя мерзка мне!

Терпенью моему ты сам кладешь предел:
Ты изменил добру, душой окаменел.
Так пусть тебя теперь немые учат камни!»

пер. Гинзбурга

@темы: deutsche, 17, г (rus)

---

[Poesia]

Rainer Maria Rilke
Aus: Duineser Elegien
Die siebente Elegie
Werbung nicht mehr, nicht Werbung, entwachsene Stimme,
sei deines Schreies Natur; zwar schrieest du rein wie der Vogel,
wenn ihn die Jahreszeit aufhebt, die steigende, beinah vergessend,
daß er ein kümmerndes Tier und nicht nur ein einzelnes Herz sei,
das sie ins Heitere wirft, in die innigen Himmel. Wie er, so
würbest du wohl, nicht minder -, daß, noch unsichtbar,
dich die Freundin erführ, die stille, in der eine Antwort
langsam erwacht und über dem Hören sich anwärmt, -
deinem erkühnten Gefühl die erglühte Gefühlin.

O und der Frühling begriffe -, da ist keine Stelle,
die nicht trüge den Ton der Verkündigung. Erst jenen kleinen
fragenden Auflaut, den, mit steigernder Stille,
weithin umschweigt ein reiner bejahender Tag.
Dann die Stufen hinan, Ruf-Stufen hinan, zum geträumten
Tempel der Zukunft -; dann den Triller, Fontäne,
die zu dem drängenden Strahl schon das Fallen zuvornimmt
im versprechlichen Spiel.... Und vor sich, den Sommer.

Nicht nur die Morgen alle des Sommers -, nicht nur
wie sie sich wandeln in Tag und strahlen vor Anfang.
Nicht nur die Tage, die zart sind um Blumen, und oben,
um die gestalteten Bäume, stark und gewaltig.
Nicht nur die Andacht dieser entfalteten Kräfte,
nicht nur die Wege, nicht nur die Wiesen im Abend,
nicht nur, nach spätem Gewitter, das atmende Klarsein,
nicht nur der nahende Schlaf und ein Ahnen, abends...
sondern die Nächte! Sondern die hohen, des Sommers,
Nächte, sondern die Sterne, die Sterne der Erde.
O einst tot sein und sie wissen unendlich,
alle die Sterne: denn wie, wie, wie sie vergessen!

Siehe, da rief ich die Liebende. Aber nicht sie nur
käme... Es kämen aus schwächlichen Gräbern
Mädchen und ständen... Denn, wie beschränk ich,
wie, den gerufenen Ruf? Die Versunkenen suchen
immer noch Erde. - Ihr Kinder, ein hiesig
einmal ergriffenes Ding gälte für viele.
Glaubt nicht, Schicksal sei mehr, als das Dichte der Kindheit;
wie überholtet ihr oft den Geliebten, atmend,
atmend nach seligem Lauf, auf nichts zu, ins Freie.

Hiersein ist herrlich. Ihr wußtet es, Mädchen, ihr auch,
die ihr scheinbar entbehrtet, versankt -, ihr, in den ärgsten
Gassen der Städte, Schwärende, oder dem Abfall
Offene. Denn eine Stunde war jeder, vielleicht nicht
ganz eine Stunde, ein mit den Maßen der Zeit kaum
Meßliches zwischen zwei Weilen -, da sie ein Dasein
hatte. Alles. Die Adern voll Dasein.
Nur, wir vergessen so leicht, was der lachende Nachbar
uns nicht bestätigt oder beneidet. Sichtbar
wollen wirs heben, wo doch das sichtbarste Glück uns
erst zu erkennen sich giebt, wenn wir es innen verwandeln.

Nirgends, Geliebte, wird Welt sein, als innen. Unser
Leben geht hin mit Verwandlung. Und immer geringer
schwindet das Außen. Wo einmal ein dauerndes Hauswar,
schlägt sich erdachtes Gebild vor, quer, zu Erdenklichem
völlig gehörig, als ständ es noch ganz im Gehirne.
Weite Speicher der Kraft schafft sich der Zeitgeist, gestaltlos
wie der spannende Drang, den er aus allem gewinnt.
Tempel kennt er nicht mehr. Diese, des Herzens, Verschwendung
sparen wir heimlicher ein. Ja, wo noch eins übersteht,
ein einst gebetetes Ding, ein gedientes, geknietes -,
hält es sich, so wie es ist, schon ins Unsichtbare hin.
Viele gewahrens nicht mehr, doch ohne den Vorteil,
daß sie's nun innerlich baun, mit Pfeilern und Statuen, größer!

Jede dumpfe Umkehr der Welt hat solche Enterbte,
denen das Frühere nicht und noch nicht das Nächste gehört.
Denn auch das Nächste ist weit für die Menschen. Uns soll
dies nicht verwirren; es stärke in uns die Bewahrung
der noch erkannten Gestalt. - Dies stand einmal unter Menschen,
mitten im Schicksal stands, im vernichtenden, mitten
im Nichtwissen-Wohin stand es, wie seiend, und bog
Sterne zu sich aus gesicherten Himmeln. Engel,
dir noch zeig ich es, da! in deinem Anschaun
steh es gerettet zuletzt, nun endlich aufrecht.
Säulen, Pylone, der Sphinx, das strebende Stemmen,
grau aus vergehender Stadt oder aus fremder, des Dorns.

War es nicht Wunder? O staune, Engel, denn wir sinds,
wir, o du Großer, erzähls, daß wir solches vermochten, mein Atem
reicht für die Rühmung nicht aus. So haben wir dem noch
nicht die Räume versäumt, diese gewährenden, diese
unseren Räume. (Was müssen sie fürchterlich groß sein,
da sie Jahrtausende nicht unseres Fühlns überfülln.)
Aber ein Turm war groß, nicht wahr? O Engel, er war es, -
groß, auch noch neben dir? Chartres war groß -, und Musik
reichte noch weiter hinan und überstieg uns. Doch selbst nur
eine Liebende -, oh, allein am nächtlichen Fenster....
reichte sie dir nicht ans Knie -?
Glaub nicht, daß ich werbe.
Engel, und würb ich dich auch! Du kommst nicht. Denn mein
Anruf ist immer voll Hinweg; wider so starke
Strömung kannst du nicht schreiten. Wie ein gestreckter
Arm ist mein Rufen. Und seine zum Greifen
oben offene Hand bleibt vor dir
offen, wie Abwehr und Warnung,
Unfaßlicher, weitauf.

Райнер Мария Рильке
"Дуинские Элегии"
Элегия седьмая
Не умоляй больше, голос,

  ты перерос это...
    Не допусти, чтобы крик твой
      сделался воплем  мольбы,
        даже и если
          он мог бы быть
            чистым по-птичьи,
                приподнятым новой весной,
                 словно птица сама
                    устремляется ввысь,
                      почти позабыв,
                        что она - лишь капризная малость,
                          а не единое сердце,
                             коему быть надлежит
                               брошенным вверх,
                                 к счастью,
                                   в глубины интимных Небес.

Подобно ему, ты все еще хочешь
  вызвать Любовь-Невидимку,
    молчаливого слушателя,
       в ком ответ
          проснется не сразу,
            а медленно и согреваясь,
              услышав тебя,
                 чтобы стать
                    ярким партнером
                      собственных дерзостных чувств.

О, и весна поняла бы -
  ни единой расщелины,
    что б не откликнулась эхом
      на благовещение.
        Первые малые
          и вопрошающе-слабые
            флейтовы ноты,
               но подкрепленные
                 эхом звенящей в мир 
                    тишины,
                      что повсюду встает
                         чистым торжественным днем.

Да, и потом,
  вверх по ступеням -
    зов, что взбирается в Небо
      по Лестницам Воздуха,
        к Замку Грядущего -
          о нем и мечталось.

И - трель,
  фонтаном,
    чей бьющий поток
      ловит летящую воду -
        вверх, снова -
          в игре обещаний...

А перед тем -
  лето.
    Не только те летние утра,
      не только
       их созревание в день,
         заревом,
           из-за рассвета,

не только и дни,
 нежные в гуще цветов,
   огромные над головой,
    
      окруженные тенью 
        великих деревьев,

           не только и преданность 
             этим невиданным силам,
         
не только дороги,
  не только луга в вечеру,
      дыхание чистого неба
         после полуденных гроз,
             
      не только
        и подступающий сон,
          не только предчувствие
            позднего вечера...

Но ночи!
  Высокие летние ночи...
   Но звезды,
     Звезды - с Земли.

       О, быть  мертвым
          в один из таких
            дней
              и знать,
                что они бесконечны,
                   все Звезды...

И можно ли,
  можно ли,
    можно ли их позабыть!





Видишь,
  позвал я любовь,
    но не только она отозвалась -
      девушки вышли на свет
        из несоразмерных могил
          и встали с ней рядом...

     Как я мог ограничить свой зов
       после того, как позвал?
   
Ведь погребенные
  снова и вновь
    вечно стремятся к земле.
       Вы - дети,
        одно лишь понятно сполна -
           здесь и сейчас
             станет веским
                для многих.

Не думайте вы,
 что судьба -
  много больше,
   чем плотности детства.

Как часто ты
  в самом деле
   настигал вдруг любимую -
    дышащей и глубоко -
     после чудесного бега
      к чему-то,
       что невозможно назвать 
         Ничем, кроме открытого воздуха?



И нигде, о любовь моя,
  не существует наш мир -
    только внутри.

Наши жизни 
  стираются от перемен,
    и все, что снаружи,
      всегда уменьшается
        и исчезает.

              И там, где однажды стоял
                добротнейший дом,
                  надуманный образ врывается,
                    будто бы жил этот дом
                       только в душе.



Просто быть здесь -
  уже наслаждение!
    И вы это знали,
       вы, девушки всяких лишений,
         вы, потонувшие
           в худших районах,
             гниющие там
              иль мучимые,
                вы, обреченные
                 рыться на свалках в грязи.

     Но каждая в жизни имела хоть час,
       а может, и меньше,
         неизмеримый момент
           времени
             между двух промежутков,

когда ее вдруг наполняло -
   до кончиков длинных ногтей.




Но
 мы склонны забывать -
  слишком легко,
   что наш веселый сосед
     не одобряет нас,
      не осуждает.

         Мы хотим показать это зримо,
           даже когда
             самая зримая радость
               проявит себя,
                 только когда
                    мы в душе ее преобразим.


И
  Zeitgeist,
    то есть
      Времени Дух, создает
           гигантские силосы мощи,
     башни энергий,
       бесформенные,
         как напряжения импульсы,
           он извлекает их
            изо всего, что осталось.


Он забывает о храмах.
  Мы, те
    кто пытается тайно
     спасти, сохранить
      эти странствия сердца...

                   Да, и там, где еще
                     кто-то стоит,
                       то, чему он молился
                         коленопреклонно,
                           служил,
                             уже отошло
                               в Тонкий Невидимый Мир.

    Многие не замечают
      и упускают возможность
        построить все это внутри -
          колонны и статуи
            небывалого Духовеличия.


Каждый тяжкий
  Земли поворот
    имеет таких вот
            наследолишенных,
              тех, кто не обладает
                 ни предыдущим,
                   ни тем,
                     чему быть суждено.

Ведь то, что лежит впереди,
  далеко от людей, 
   но это смущать не должно,
     но должно подтверждать,
       сохранение формы,
         той, что еще признаем.

   
                 Это стояло средь нас
                    однажды,
                      стояло
                        в центре судьбы,
                         судьбы разрушения,
                           стояло
                             в центре
                               незнания,
                                 куда нам идти,
                                   будто и вправду существовало,
                                     Звезды к себе пригибая,
                                       вниз,
                                         с закрепленных небес.

Ангел!
  Я покажу тебе это -
    вот оно!

Пусть же стоит,
  чтоб ты видел его,
     искупленным,
       в конце всех концов.

          Пусть же стоит оно прямо.




Колонны, пилоны,
  Сфинкс,
    серо-решительно-
      -и-осевая нагрузка собора
         из города,
           что увядает
             иль просто незнаем.

Это ли не было чудом?

Гляди же, о Ангел!
   Это есть мы... 

   Ты, Мощная Сущность,
     скажи Им -
       мы тоже смогли
         такое свершить...
           Мне не хватит дыхания
             справить сие торжество.

Потому что в итоге,
  мне кажется,
    эти пространства
      небрежения
        не знали от нас -
           наши щедрые доли -
             эти пространства -
                наши
                  (как ужасно безмерны
                     должны они быть,
                       огромно-пугающи,
                         если тысячи лет наших чувств
                           не смогли их наполнить...)

Да,
  но Башня была велика,
     разве нет?

Ангел!
  О, да, велика,
    даже рядом с Тобой.

      И Шартр был велик,
        и музыка вдруг достигала -
          и выше,
            летя,
               поднимаясь,
                 и над головой...

Даже влюбленная девушка
   ночью
       одна
            у окна...
               Не доходила ль она
                 до колен Твоих, Ангел?

Не думай!
  Я не 
   умоляю Тебя, 
    Ангел!
     А хоть бы и так...
      Ты все равно не придешь,
         потому что мой зов
           всегда полон энергий подъема!
             Ты же не сможешь идти
               против такого потока -
                 слишком сильна его мощь!

Мой зов - это выкрик протянутых рук,
  он высоко достает,
    до открытой ладони,
     и всегда - пред Тобой,
       он открыт,
         непостижимая сущность,
           открыт и широк,
             чтоб всегда защитить 

и спасти.

пер. О. Слободкина

@темы: links, 20, rilke, deutsche-oesterreichisch, р (rus), r

---

[Poesia]

Rilke: Musik

оригинал

Was spielst du, Knabe? Durch die Gärten gings
wie viele Schritte, flüsternde Befehle.
Was spielst du, Knabe? Siehe deine Seele
verfing sich in den Stäben der Syrinx.

Was lockst du sie? Der Klang ist wie ein Kerker,
darin sie sich versäumt und sich versehnt;
stark ist dein Leben, doch dein Lied ist stärker,
an deine Sehnsucht schluchzend angelehnt. -

Gieb ihr ein Schweigen, daß die Seele leise
heimkehre in das Flutende und Viele,
darin sie lebte, wachsend, weit und weise,
eh du sie zwangst in deine zarten Spiele.

Wie sie schon matter mit den Flügeln schlägt:
so wirst du, Träumer, ihren Flug vergeuden,
daß ihre Schwinge, vom Gesang zersägt,
sie nicht mehr über meine Mauern trägt,
wenn ich sie rufen werde zu den Freuden

Music

Translator: Jessie Lemont

What play you, O Boy? Through the garden it stole
Like wandering steps, like a whisper—then mute;
What play you, O Boy? Lo! your gypsying soul
Is caught and held fast in the pipes of Pan's flute.

And what conjure you? Imprisoned is the song,
It lingers and longs in the reeds where it lies;
Your young life is strong, but how much more strong
Is the longing that through your music sighs.

Let your flute be still and your soul float through
Waves of sound formless as waves of the sea,
For here your song lived and it wisely grew
Before it was forced into melody.

Its wings beat gently, its note no more calls,
Its flight has been spent by you, dreaming Boy!
Now it no longer steals over my walls—
But in my garden I'd woo it to joy.
Translator: Jessie Lemont

Рильке: Музыка
Что ты играешь, мальчик? Что за тень
по саду пролетела, словно птица?
Взгляни сюда: душа твоя стремится
в тот угол сада, где цветет сирень.

Она укрылась в глубине аллеи,
но возвратится, песней пленена;
пусть жизнь твоя сильна, но песнь твоя сильнее,
твоей тоской навек уязвлена.

Дай ей молчанье - музыки ей мало,
пусть возвратится в вечное, родное,
где жизнь её так плавно нарастала,
пока ты не увлек её игрою...

Ты все, мечтатель, грезишь наяву,
а в этих крыльях боль и утомленье;
она взлетит и упадет в траву.
когда её к себе я призову,
в мой сад, для высших игр и наслажденья.

Пер. Т. Сельман.

@темы: 20, rilke, deutsche-oesterreichisch, р (rus), r