Я слез этой ночью с коня
у дома, с которым простился
однажды в преддверии дня.
А двери закрыты навеки, и некому встретить меня…
Скамейка, где мама спросонок
светила старшему брату, седлавшему спину коня,
чтоб я — деревенский ребенок —
пушинкой летел над оградой, не зная печального дня.
Скамейка, где грустное детство
осталось на солнце осеннем…
И боль безошибочно метит ворота, где некому встретить меня…
Чихает мое божество,
его называют животным,
дымится оно, и томится, и цокает по мостовым,
потом переходит на ржанье
и двигает ухом живым…
Молитву кончает отец,
и, может быть, он растревожен,
что я опоздал под конец.
Мечтанья свои нараспев
тянут веселые братья,
и близится праздник — и дело с концом.
Я жду, и на миг мое бедное сердце
во мне застревает яйцом.
Родители, братья мои — настолько мала эта горстка,
которую мы покидаем однажды в преддверии дня,
что некому выйти со свечкой и некому встретить меня.
Зову — и ни вздоха, ни слова.
Мы замолкаем и плачем.
Животное все еще ржет.
А в доме уснули навеки,
и к лучшему это настолько,
что конь устает равномерно качать головой в тишине,
и дремлет, и с каждым поклоном бормочет он голосом сонным,
что все хорошо, все прекрасно, прекрасно, прекрасно вполне…
Пер. Юннa Мориц