Искусствоед
Georg Trakl
Helian
оригиналIn den einsamen Stunden des Geistes
Ist es schoen, in der Sonne zu gehn
An den gelben Mauern des Sommers hin.
Leise klingen die Schritte im Gras; doch immer schlaeft
Der Sohn des Pan im grauen Marmor.
Abends auf der Terrasse betranken wir uns mit braunem Wein.
Roetlich glueht der Pfirsich im Laub;
Sanfte Sonate, frohes Lachen.
Schoen ist die Stille der Nacht.
Auf dunklem Plan
Begegnen wir uns mit Hirten und weissen Sternen.
Wenn es Herbst geworden ist
Zeigt sich nuechterne Klarheit im Hain.
Besanftigte wandeln wir an roten Mauern hin
Und die runden Augen folgen dem Flug der Voegel.
Am Abend sinkt das weisse Wasser in Graburnen.
In kahlen Gezweigen feiert der Himmel.
In reinen Haenden traegt der Landmann Brot und Wein
Und friedlich reifen die Fruechte in sonniger Kammer.
О wie ernst ist das Antlitz der teueren Toten.
Doch die Seele erfreut gerechtes Anschaun.
Gewaltig ist das Schweigen des verwuesteten Gartens,
Da der junge Novize die Stirne mit braunem Laub bekraenzt,
Sein Odem eisiges Gold trinkt.
Die Hande ruehren das Alter blaeulicher Wasser
Oder in kalter Nacht die weissen Wangen der Schwestern.
Leise und harmonisch ist ein Gang an freundlichen Zimmern hin,
Wo Еinsamkeit ist und das Rauschen des Ahorns,
Wo vielleicht noch die Drossel singt.
Schoen ist der Mensch und erscheinend im Dunkel,
Wenn er staunend Arme und Beine bewegt,
Und in purpurnen Hoehlen stille die Augen rollen.
Zur Vesper verliert sich der Fremdling in schwarzer
Novemberzerstoerung,
Unter morschem Geaest, an Mauern voll Aussatz hin,
Wo vordem der heilige Bruder gegangen,
Versunken in das sanfte Saitenspiel seines Wahnsinns,
О wie einsam endet der Abendwind.
Ersterbend neigt sich das Haupt im Dunkel des Oelbaums.
Erschuetternd ist der Untergang des Geschlechts.
In dieser Stunde fuellen sich die Augen des Schauenden
Mit dem Gold seiner Sterne.
Am Abend versinkt ein Glockenspiel, das nicht mehr toent,
Verfallen die schwarzen Mauern am Platz,
Ruft der tote Soldat zum Gebet.
Ein bleicher Engel
Tritt der Sohn ins leere Haus seiner Vaeter.
Die Schwestern sind ferne zu weissen Greisen gegangen.
Nachts fand sie der Schlaefer unter den Saeulen im Hausflur,
Zurueckgekehrt von traurigen Pilgerschaften.
О wie starrt von Kot und Wuermern ihr Haar,
Da er darein mit silbernen Fuessen steht,
Und jene verstorben aus kahlen Zimmern treten.
О ihr Psalmen in feurigen Mitternachtsregen,
Da die Knechte mit Nesseln die sanften Augen schlugen,
Die kindlichen Fruechte des Hollunders
Sich staunend neigen ueber ein leeres Grab.
Leise rollen vergilbte Monde
Ueber die Fieberlinnen des Juenglings,
Eh dem Schweigen des Winters folgt.
Ein erhabenes Schicksal sinnt den Kidron hinab,
Wo die Zeder, ein weiches Geschoepf,
Sich unter den blauen Brauen des Vaters entfaltet,
Ueber die Weide nachts ein Schaefer seine Herde fuehrt.
Oder es sind Schreie im Schlaf,
Wenn ein eherner Engel im Hain den Menschen antritt,
Das Fleisch des Heiligen auf gluehendem Rost hinschmilzt.
Um die Lehmhuetten rankt purpurner Wein,
Toenende Buendel vergilbten Korns,
Das Summen der Bienen, der Flug des Kranichs.
Am Abend begegnen sich Auferstandene auf Felsenpfaden.
In schwarzen Wassern spiegeln sich Aussaetzige;
Oder sie oeffnen die kotbefleckten Gewaender
Weinend dem balsamischen Wind, der vom rosigen Huegel weht.
Schlanke Maegde tasten durch die Gassen der Nacht,
Ob sie den liebenden Hirten faenden.
Sonnabends toent in den Huetten sanfter Gesang.
Lasset das Lied auch des Knaben gedenken,
Seines Wahnsinns, und weisser Brauen und seines Hingangs,
Des Verwesten, der blaeulich die Augen aufschlaegt.
О wie traurig ist dieses Wiedersehn.
Die Stufen des Wahnsinns in schwarzen Zimmern,
Die Schatten der Alten unter der offenen Tuer,
Da Helians Seele sich im rosigen Spiegel beschaut
Und Schnee und Aussatz von seiner Stirne sinken.
An den Waenden sind die Sterne erloschen
Und die weissen Gestalten des Lichts.
Dem Teppich entsteigt Gebein der Graeber,
Das Schweigen verfallener Kreuze am Huegel,
Des Weihrauchs Suesse im purpurnen Nachtwind.
О ihr zerbrochenen Augen in schwarzen Muendern,
Da der Enkel in sanfter Umnachtung
Einsam dem dunkleren Ende nachsinnt,
Der stille Gott die blauen Lider ueber ihn senkt.
Георг Тракль
Гелиан
Одинокими часами Духа
хорошо идти под солнцем
вдоль желтых стен лета.
Тихо звучат шаги в траве; в мраморе сером
сновидения отпрыска Пана всё еще длятся.
По вечерам на террасе
мы опьяняем себя темным вином виноградным.
Красным огнем персик рдеет в листве;
мягкая поступь сонаты; смеха свеченье.
читать дальшеНочи молчанье прекрасно.
По туманной равнине
навстречу движутся нам пастухи и белые звезды.
Осень приходит и вместе с ней - созерцанье
трезвой прозрачности рощи.
Блаженно бредем вдоль ржавеющих стен
и изумленными взорами следуем птиц перелетам.
По вечерам опускаются белые воды в свои погребальные устья.
В голых ветвях светится небо.
Чисты крестьянские руки, несущие хлеб и вино нам.
Мирно плоды дозревают в солнечной дреме.
О, как серьезны лица возлюбленных мертвых!
И блаженна душа в созерцаньи правдивом.
Необъятно и мощно молчанье опустевшего сада;
юный послушник в венке из листвы темно-бурой
тихо пьянеет, вдыхая морозное злато.
Прикосновенье рукою к древности голубеющей влаги
или в холодную ночь - к белым сестринским лицам.
Как гармонично, как тихо это движенье мимо дружеских окон,
где - одиночество, кленов шуршанье,
где, быть может, все еще дрозд поет свою песню.
В сумерках призрачен человек и прекрасен.
Изумленно он движет руками, ногами,
а в пурпурных гротах медленно вращаются очи.
К ночи в черном ноябрьском хаосе
затерялся чужак-незнакомец,
в гуще ломких ветвей, вдоль богатой настенной проказы;
здесь монах проходил незадолго,
в своего сумасшествия нежные струны всецело ушедший.
О, как одинока кончина вечернего ветра!
Испуская дыханье, он голову клонит на сумрак оливы.
Потрясающа гибельность рода людского.
В этот час наполняются золотом звезд
созерцателя очи.
Вечером тонет игра колокольная; молчь и беззвучье.
Черные стены на площади города рушатся.
В храм зазывает мертвый солдат.
Ангелом бледным
сын возвращается в дом своих предков, тот - пуст.
В даль среброликую к старцам сёстры ушли незаметно.
Ночью, проснувшись, он их встречает под колоннадой в прихожей:
только что возвратились с грустных паломничеств дальних.
Но в волосах их, о бог мой, - грязь, нечистоты и черви!
Это он видит, стоя вблизи; в серебре его ноги.
А в это время из комнат пустых удаляются мертвые тихо.
О, эти псалмы их в огненном шуме дождя полуночном!
Мерно холопы хлещут их кроткие очи крапивой;
детские кисти бузинные изумленно склонились
над опустевшей могилой.
Тихо свершают свой круг пожелтевшие луны
по лихорадке простынной того, кто еще только отрок;
не подступили безмолвные зимы.
Молча Кедрона высокий удел опускается к кедру,
вот он раскинулся в плавности линий - отпрыска кротость -
под голубыми бровями отца размышляя.
Там по пастбищам ночью пастух ведет свое стадо.
Или, быть может, это крики во сне,
в том сне, где бронзовый ангел, в роще застав человека,
плавит плоть его - тело святого -
на раскаленной решетке.
Виноградником пурпурным стены увиты глиняных хижин
и снопами, поющими ветру, желтого жита.
Пчелы жужжат, журавлей одиноких пролеты.
По вечерам на скалистых тропинках - внезапные встречи воскресших.
Прокаженные, в зеркало будто, смотрятся в почерневшие воды,
а потом одежды свои, провонявшие гноем и гнилью,
открывают, стеная, бальзаму упругого ветра -
он со склонов летит, где розы в полном расцвете.
Легкостройные девы наощупь ночь изучают
по переулков извивам, словно пастыря милого ищут.
По субботам в хижины входит нежное пенье.
Пусть расскажет им песня про того мальчугана,
про безумье его и про седые его брови,
и про его уход, и про его тленье,
когда раскрылись внезапно глаза его во всей своей сини.
О, как печально мне это с ним, в тихих напевах, свиданье!
Ступеньки безумия в комнатах черных,
древние тени в дверях, распахнутых настежь.
Здесь душа Гелиана себя созерцает в зеркале отсвета розы,
снег и проказа сыпятся вниз с чела Гелиана.
На стенах нет уже звезд, все звезды потухли.
А вместе с ними и белые призраки света.
Прах человечий могильщик бросает наверх, на зеленые травы.
Глухо молчат, завалившись, кресты на медленных склонах.
Ладана сладость в пурпуре ветра ночного.
Очи ушедших разбились, ртов обнажились черноты.
И покуда их внук, плавно сойдя в помраченье,
одинокую думу молчит о конце неизвестно-кромешном,
тихо Господь над ним голубые веки смыкает.
пер. Ник. Болдырев
Георг Тракль
Стихотворения. 1913
Гелиан*
В одинокие часы духа
Как чудно брести под солнецм
Мимо желтых стен лета.
Негромко раздаются шаги в траве; однако без просыпу спит
В сером мраморе отпрыск Пана.
Вечером на террасе мы пьянели от темного вина.
Раскален докрасна персик в листве;
Нежность сонаты, радость улыбки.
Прекрасна тишина ночи.
На темной равнине
Встречаемся с пастухами и белыми звездами.
С началом осени
В роще проявляется трезвая ясность.
Примирёно бредем мимо багряных стен
И круглыми глазами следим за полетом птиц;
Вечером белые воды истекают в погребальные урны.
В голых ветвях праздничает небо.
В чистых руках селянин несет хлеб и вино,
И смирно дозревают плоды в солнечной кладовой.
О, как озабочены лики милых умерших.
И все же праведное созерцание радует душу.
читать дальшеИсполнено силы молчанье опусташенного сада,
Где юный послушник украсид свой лоб бурой листвой
И пьет ледяное золото ветра.
Прикасаются пальцы к древности синей воды
Иди в холодной ночи — к белым щекам сестер.
Негромок и плавен шаг под радушными окнами комнат,
Где одинокость и шелест клена,
Где, может быть, еще распевает дрозд.
Прекрасен человек — даже возникающий в темноте,
Как удивительны движенья рук и ног,
А в пурпурных глащницах тихо перекатываются глаза.
К Весперу, под вечер, пришелец теряется в черном
ноябрьском разоре,
Среди трухлявых ветвей, у стен, изъявлённых прказой,
Где перед тем прошел святой брат,
Погруженный в нежную игру струн своего безумья.
О, как одиноко исходит вечерний ветер.
Умирая, склоняется он в сумрак оливы.
Потрясает закат людского рода.
В этот час глаза очивидца
Наполняются золотом падучих звезд.
Тонет в вечере эхо отзвучавших колоколов,
На площади распадаются черные стены,
Мертвый солдат призывает к молитве.
Бледный ангел,
Сын вступает в пустой дом своих предков.
Сестры ушли далеко к белым старцам.
Ночью нашел их сновидец
в прихожей —
Печальных паломниц.
О, как комкасты, грязы и червивы их волосы
Под его серебряными ступнями,
И умершие покидают пустые комнаты.
О, псалмы под огненным полночным дождем,
Когда холопы стегали крапивой по кротким глазам,
Младенческие ягоды бузины
Изумленно склонялись над пустой могилой.
Тихо катятся пожелтевшие луны
Над лихорадочным рубищем юноши,
Пока он следует за молчанье зимы.
О высоком уделе мнит идущий вниз по Кедрону**,
Где кроткие творенья — кедры —
Разметались под синии бровями Отца,
Через пастбище ночью ведет свое стадо сновидец.
Или раздаются крики во сне,
Когда в роще подстуаает к человеку железный ангел,
И мясо святого шипит на раскаленной жаровне.
Возле глиняных мазанок вьются пурпурные лозы,
Певучи снопы пожелтевшей ржи,
Гудение пчел, полет журавля.
По вечерам воскресшие встречаются
на скалистых тропинках.
В черных водах отражаются прокаженные;
Или они разрывают на себе одежды и подсталяют, рыдая,
Свои гнойные струпья целебному ветру
с розового холма.
Стройные юницы пробираются ощупью по переулкам ночи
— не встретят ли возлюбленного пастуха.
По вечерним субботам в жилищах слышатся недные песни.
Да помянет песня и отрока,
Его безумье и белые брови, и его гибель,
Кто из тленья открыл свои синие глазаю
О как грустна эта встреча!
Ступени безумья в черных комнатах,
Тени предков в раскрытых дверях,
Душа Гелиана видит себя в розовом зеркале —
И спадает со лба снег и проказа.
На стенах погасли звезды
И белые призраки света.
Из ковра проступают могильные кости,
Молчанье обветшалых крестов на холме,
Сладость ладана в пурпурном ветре ночи.
О глаза, перемолотые в черных зевах,
И в то время, как в нежном помраченье
Внук одиноко размышляет о мемном конце,
Тихий бог склоняет синие веки над ним.
пер. Вл. Летучий
* Гелиан - имя, этимологически связанное с богом Солнца. "Мелодические подъемы и спады в этом стихотворении исполнены несказанной перелести; особенно поразили меня его внутренние интервалы; оно как бы все построено на паузах — несколько колыщков, окаймляющих безгранично-бессловесное: так расположены в нем строки. Это подобно оградам на плоской местности, через которые перекатывается огороженное пространство, непрерывно сливающееся с великой, никому не принадлежащей равниной" (из письма Рильке к Л. Фиккеру от 18.02.1915).
** Кедрон (букв. черный, темный) — упоминаемый в Библии ручей между Иерусалимом и Елеонской горой
Georg Trakl
Helian
читать дальшеIn the lonely hours of the spirit
It is beautiful to walk in the sun
Along the yellow walls of summer.
Quietly the steps sound in the grass; but always
The son of Pan sleeps in the gray marble.
Evenings on the terrace we got drunk with brown wine.
The peach glows reddish in the foliage;
Soft sonata, glad laughter.
Beautiful is the stillness of night.
On a dark plain
We meet ourselves with shepherds and white stars.
When autumn has come
A sober clarity appears in the grove.
Calmed we stroll along red walls
And the round eyes follow the flight of birds.
In the evening the white water sinks into funeral urns.
In bleak branches the sky celebrates.
In pure hands the countryman carries bread and wine
And peacefully the fruits ripen in a sunny chamber.
O how serious is the countenance of the beloved dead.
But righteous viewing delights the soul.
The silence of the ravaged garden is immense,
When the young novice wreaths his forehead with brown leaves,
His breath drinks icy gold.
The hands touch the age of bluish waters
Or in cold night the white cheeks of the sisters.
Quiet and harmonious is a walk along friendly rooms,
Where solitude is and the maple's rustling,
Where perhaps the thrush still sings.
Man is beautiful and appearing in darkness,
When marveling he moves arms and legs,
And the eyes roll silently in purple sockets.
At vespers the stranger looses himself in black November-destruction,
Under rotten branches, along walls full of leprosy,
Where before the holy brother had walked,
Rapt in the soft string music of his insanity,
O how lonely the evening wind ends.
Dying away the head bends down in the darkness of the olive tree.
Devastating is the decline of the race.
In this hour the eyes of the beholder fill themselves
With the gold of his stars.
In the evening a glockenspiel sinks down that no longer rings,
The black walls by the square decay,
The dead soldier calls for prayer.
A pale angel
The son steps into the empty house of his fathers.
The sisters have gone far away to white old men.
At night the sleeper found them under columns in the hallway,
Returned from sad pilgrimages.
O how their hair stiffens with excrement and worms,
When he stands into it with silver feet,
And those step deceased from bleak rooms.
O you psalms in fiery midnight rains,
When servants smite the mild eyes with nettles,
The childlike fruits of the elderberry
Bend astonished over an empty grave.
Quietly yellowed moons roll
Over the youth's fevered linen,
Before the silence of winter follows.
An exalted destiny ponders down the Kidron,
Where the cedar, a gentle creature,
Unfolds under the blue brows of the father,
Over the meadow at night a shepherd leads his flock .
Or there are screams in sleep,
When a brazen angel approaches man in the grove,
The saint's flesh melts on the glowing grate.
Around the clay huts purple vines climb,
Resounding sheaves of yellowed corn,
The humming of bees, the flight of the crane.
In the evening the resurrected meet on rocky paths.
In black waters lepers are reflected;
Or they open their excrement-tainted robes
Weeping to the balmy wind, that blows from the rosy hill.
Slender maids grope through the alleys of the night,
If they may find the loving shepherd.
Saturdays a soft singing sounds in the huts.
Let the song also commemorate the boy,
His insanity, and white brows and his passing away,
The decayed one, who bluishly opens the eyes.
O how sad is this reunion.
The stages of insanity in black rooms,
The shadows of the aged under the open door,
When Helian's soul looks at itself in the rosy mirror
And snow and leprosy sink from his forehead.
On the walls the stars are expired
And the white figures of the light.
Skeletons from the graves rise out of the carpet,
The silence of decayed crosses on the hill,
The sweetness of incense in the purple night wind.
O you shattered eyes in black mouths,
When the grandson in soft derangement
Ponders alone the darker ending,
The silent God lowers blue eyelids over him.
transl. by?
Georg Trakl
Helian
читать дальшеIn the spirit’s solitary hours
It is lovely to walk in the sun
Along the yellow walls of summer.
Quietly whisper the steps in the grass; yet always sleeps
The son of Pan in the grey marble.
At eventide on the terrace we got drunk on brown wine
The red peach glows under the foliage.
Tender sonata, joyous laughter.
Lovely is this silence of the night.
On the dark plains
We gather with shepherds and the white stars.
When autumn rises
The grove is a sight of sober clarity.
Along the red walls we loiter at ease
And the round eyes follow the flight of birds.
In the evening pale water gathers in the dregs of burial urns.
Heaven celebrates, sitting in bare branches.
In hallowed hands the yeoman carries bread and wine
And fruit ripens in the peace of a sunny chamber.
Oh how stern is the face of the beloved who have taken their passage.
Yet the soul is comforted in righteous meditation.
Overwhelming is the desolated garden‘s secrecy,
As the young novice has wreathed his brow with brown leaves,
His breath inhales icy gold.
The hands touch the antiquity of blueish water
Or in a cold night the sisters’ white cheeks.
In quiet and harmony we walk along a suite of hospitable rooms
Into solitude and the rustling of maple trees,
Where, perhaps, the thrush still sings.
Beautiful is man and emerging from the dark
He marvels as he moves his arms and legs,
And his eyes quietly roll in purple cavities.
At suppertime a stranger loses himself in November’s black destitution;
Under brittle branches he follows a wall covered under leprosy.
Once the holy brother went here,
Engrossed in the tender music of his madness.
Oh how lonely settles the evening-wind.
Dying away a man‘s head droops in the dark of the olive tree.
How shattering is the decline of a family.
This is the hour when the seer’s eyes are filled
With gold as he beholds the stars.
The evening’s descend has muffled the belfry‘s knell in silence;
Among black walls in the public place,
A dead soldier calls for a prayer.
Like a pale angel
The son enters his ancestor’s empty house.
The sisters have traveled far to the pale ancients.
At night, returned from their mournful pilgrimage,
He found them asleep under the columns of the hallway.
Oh hair stained with dung and worms
As his silver feet stepped on it
And on those who died in echoing rooms.
Oh you palms under midnight’s burning rain,
When the servants flogged those tender eyes with nettles,
The hollyhock’s early fruit
Beheld your empty grave in wonder.
Fading moons sail quietly
Over the sheets of the feverish lad,
Into the silence of winter.
At the bank of Kidron a great mind is lost in musing,
Under a tree, the tender cedar,
Stretched out under the father’s blue eyebrows,
Where a shepherd drives his flock to pastures at night.
Or there are screams which escape the sleep;
When an iron angel approaches man in the grove,
The holy man’s flesh melts over burning coals.
Purple wine climbs about the mud-cottage,
Sheaves of faded corn sing;
The buzz of bees; the crane’s flight.
In the evening the souls of the resurrected gather on rocky paths.
Lepers behold their image in dark water;
Or they lift the hemp of their dung soiled attire,
And weep to the soothing wind, as it drifts down from the rosy hill.
Slender maidens grope their way through the narrow lanes of night;
They hope for the gracious shepherd.
Tenderly, songs ring out from the huts on weekend.
Let the song pay homage to the boy,
To his madness to his white eyebrows and to his passage,
To the decaying corpse, who opened his blue eyes.
Oh how sad is this reunion.
The stairs of madness in black apartments –
The matriarch’s shadow emerged under the open door
When Helian’s soul beheld his image in a rosy mirror;
And from his brow bled snow and leprosy.
The walls extinguished the stars
And the white effigies of light.
From the carpet rise skeletons, escaping their graves,
Fallen crosses sit silent on the hill,
The night’s purple wind is sweet with frankincense.
Oh ye broken eyes over black gaping jaws,
When the grandson in the solitude
Of his tender madness muses over a darker ending,
The blue eyelids of the silent god sink upon him.
transl. by?
Helian - a myth-like, enigmatic character in Trakl's poetry. The name should probably be interpreted as an allusion to Verlaine's "poor Lelian"** and the poet Hölderlin.
(с) Там же даны ссылки на стихотворения Тракля, в которых упоминается Гелиан.
**Verlaine's "poor Lelian" - Pauvre Lelian, Бедный Лелиан, анаграмма имени Верлена, под которой он упоминался в цикле своих статей "Проклятые поэты" (1883-84; 1888)
Helian
оригиналIn den einsamen Stunden des Geistes
Ist es schoen, in der Sonne zu gehn
An den gelben Mauern des Sommers hin.
Leise klingen die Schritte im Gras; doch immer schlaeft
Der Sohn des Pan im grauen Marmor.
Abends auf der Terrasse betranken wir uns mit braunem Wein.
Roetlich glueht der Pfirsich im Laub;
Sanfte Sonate, frohes Lachen.
Schoen ist die Stille der Nacht.
Auf dunklem Plan
Begegnen wir uns mit Hirten und weissen Sternen.
Wenn es Herbst geworden ist
Zeigt sich nuechterne Klarheit im Hain.
Besanftigte wandeln wir an roten Mauern hin
Und die runden Augen folgen dem Flug der Voegel.
Am Abend sinkt das weisse Wasser in Graburnen.
In kahlen Gezweigen feiert der Himmel.
In reinen Haenden traegt der Landmann Brot und Wein
Und friedlich reifen die Fruechte in sonniger Kammer.
О wie ernst ist das Antlitz der teueren Toten.
Doch die Seele erfreut gerechtes Anschaun.
Gewaltig ist das Schweigen des verwuesteten Gartens,
Da der junge Novize die Stirne mit braunem Laub bekraenzt,
Sein Odem eisiges Gold trinkt.
Die Hande ruehren das Alter blaeulicher Wasser
Oder in kalter Nacht die weissen Wangen der Schwestern.
Leise und harmonisch ist ein Gang an freundlichen Zimmern hin,
Wo Еinsamkeit ist und das Rauschen des Ahorns,
Wo vielleicht noch die Drossel singt.
Schoen ist der Mensch und erscheinend im Dunkel,
Wenn er staunend Arme und Beine bewegt,
Und in purpurnen Hoehlen stille die Augen rollen.
Zur Vesper verliert sich der Fremdling in schwarzer
Novemberzerstoerung,
Unter morschem Geaest, an Mauern voll Aussatz hin,
Wo vordem der heilige Bruder gegangen,
Versunken in das sanfte Saitenspiel seines Wahnsinns,
О wie einsam endet der Abendwind.
Ersterbend neigt sich das Haupt im Dunkel des Oelbaums.
Erschuetternd ist der Untergang des Geschlechts.
In dieser Stunde fuellen sich die Augen des Schauenden
Mit dem Gold seiner Sterne.
Am Abend versinkt ein Glockenspiel, das nicht mehr toent,
Verfallen die schwarzen Mauern am Platz,
Ruft der tote Soldat zum Gebet.
Ein bleicher Engel
Tritt der Sohn ins leere Haus seiner Vaeter.
Die Schwestern sind ferne zu weissen Greisen gegangen.
Nachts fand sie der Schlaefer unter den Saeulen im Hausflur,
Zurueckgekehrt von traurigen Pilgerschaften.
О wie starrt von Kot und Wuermern ihr Haar,
Da er darein mit silbernen Fuessen steht,
Und jene verstorben aus kahlen Zimmern treten.
О ihr Psalmen in feurigen Mitternachtsregen,
Da die Knechte mit Nesseln die sanften Augen schlugen,
Die kindlichen Fruechte des Hollunders
Sich staunend neigen ueber ein leeres Grab.
Leise rollen vergilbte Monde
Ueber die Fieberlinnen des Juenglings,
Eh dem Schweigen des Winters folgt.
Ein erhabenes Schicksal sinnt den Kidron hinab,
Wo die Zeder, ein weiches Geschoepf,
Sich unter den blauen Brauen des Vaters entfaltet,
Ueber die Weide nachts ein Schaefer seine Herde fuehrt.
Oder es sind Schreie im Schlaf,
Wenn ein eherner Engel im Hain den Menschen antritt,
Das Fleisch des Heiligen auf gluehendem Rost hinschmilzt.
Um die Lehmhuetten rankt purpurner Wein,
Toenende Buendel vergilbten Korns,
Das Summen der Bienen, der Flug des Kranichs.
Am Abend begegnen sich Auferstandene auf Felsenpfaden.
In schwarzen Wassern spiegeln sich Aussaetzige;
Oder sie oeffnen die kotbefleckten Gewaender
Weinend dem balsamischen Wind, der vom rosigen Huegel weht.
Schlanke Maegde tasten durch die Gassen der Nacht,
Ob sie den liebenden Hirten faenden.
Sonnabends toent in den Huetten sanfter Gesang.
Lasset das Lied auch des Knaben gedenken,
Seines Wahnsinns, und weisser Brauen und seines Hingangs,
Des Verwesten, der blaeulich die Augen aufschlaegt.
О wie traurig ist dieses Wiedersehn.
Die Stufen des Wahnsinns in schwarzen Zimmern,
Die Schatten der Alten unter der offenen Tuer,
Da Helians Seele sich im rosigen Spiegel beschaut
Und Schnee und Aussatz von seiner Stirne sinken.
An den Waenden sind die Sterne erloschen
Und die weissen Gestalten des Lichts.
Dem Teppich entsteigt Gebein der Graeber,
Das Schweigen verfallener Kreuze am Huegel,
Des Weihrauchs Suesse im purpurnen Nachtwind.
О ihr zerbrochenen Augen in schwarzen Muendern,
Da der Enkel in sanfter Umnachtung
Einsam dem dunkleren Ende nachsinnt,
Der stille Gott die blauen Lider ueber ihn senkt.
Георг Тракль
Гелиан
Одинокими часами Духа
хорошо идти под солнцем
вдоль желтых стен лета.
Тихо звучат шаги в траве; в мраморе сером
сновидения отпрыска Пана всё еще длятся.
По вечерам на террасе
мы опьяняем себя темным вином виноградным.
Красным огнем персик рдеет в листве;
мягкая поступь сонаты; смеха свеченье.
читать дальшеНочи молчанье прекрасно.
По туманной равнине
навстречу движутся нам пастухи и белые звезды.
Осень приходит и вместе с ней - созерцанье
трезвой прозрачности рощи.
Блаженно бредем вдоль ржавеющих стен
и изумленными взорами следуем птиц перелетам.
По вечерам опускаются белые воды в свои погребальные устья.
В голых ветвях светится небо.
Чисты крестьянские руки, несущие хлеб и вино нам.
Мирно плоды дозревают в солнечной дреме.
О, как серьезны лица возлюбленных мертвых!
И блаженна душа в созерцаньи правдивом.
Необъятно и мощно молчанье опустевшего сада;
юный послушник в венке из листвы темно-бурой
тихо пьянеет, вдыхая морозное злато.
Прикосновенье рукою к древности голубеющей влаги
или в холодную ночь - к белым сестринским лицам.
Как гармонично, как тихо это движенье мимо дружеских окон,
где - одиночество, кленов шуршанье,
где, быть может, все еще дрозд поет свою песню.
В сумерках призрачен человек и прекрасен.
Изумленно он движет руками, ногами,
а в пурпурных гротах медленно вращаются очи.
К ночи в черном ноябрьском хаосе
затерялся чужак-незнакомец,
в гуще ломких ветвей, вдоль богатой настенной проказы;
здесь монах проходил незадолго,
в своего сумасшествия нежные струны всецело ушедший.
О, как одинока кончина вечернего ветра!
Испуская дыханье, он голову клонит на сумрак оливы.
Потрясающа гибельность рода людского.
В этот час наполняются золотом звезд
созерцателя очи.
Вечером тонет игра колокольная; молчь и беззвучье.
Черные стены на площади города рушатся.
В храм зазывает мертвый солдат.
Ангелом бледным
сын возвращается в дом своих предков, тот - пуст.
В даль среброликую к старцам сёстры ушли незаметно.
Ночью, проснувшись, он их встречает под колоннадой в прихожей:
только что возвратились с грустных паломничеств дальних.
Но в волосах их, о бог мой, - грязь, нечистоты и черви!
Это он видит, стоя вблизи; в серебре его ноги.
А в это время из комнат пустых удаляются мертвые тихо.
О, эти псалмы их в огненном шуме дождя полуночном!
Мерно холопы хлещут их кроткие очи крапивой;
детские кисти бузинные изумленно склонились
над опустевшей могилой.
Тихо свершают свой круг пожелтевшие луны
по лихорадке простынной того, кто еще только отрок;
не подступили безмолвные зимы.
Молча Кедрона высокий удел опускается к кедру,
вот он раскинулся в плавности линий - отпрыска кротость -
под голубыми бровями отца размышляя.
Там по пастбищам ночью пастух ведет свое стадо.
Или, быть может, это крики во сне,
в том сне, где бронзовый ангел, в роще застав человека,
плавит плоть его - тело святого -
на раскаленной решетке.
Виноградником пурпурным стены увиты глиняных хижин
и снопами, поющими ветру, желтого жита.
Пчелы жужжат, журавлей одиноких пролеты.
По вечерам на скалистых тропинках - внезапные встречи воскресших.
Прокаженные, в зеркало будто, смотрятся в почерневшие воды,
а потом одежды свои, провонявшие гноем и гнилью,
открывают, стеная, бальзаму упругого ветра -
он со склонов летит, где розы в полном расцвете.
Легкостройные девы наощупь ночь изучают
по переулков извивам, словно пастыря милого ищут.
По субботам в хижины входит нежное пенье.
Пусть расскажет им песня про того мальчугана,
про безумье его и про седые его брови,
и про его уход, и про его тленье,
когда раскрылись внезапно глаза его во всей своей сини.
О, как печально мне это с ним, в тихих напевах, свиданье!
Ступеньки безумия в комнатах черных,
древние тени в дверях, распахнутых настежь.
Здесь душа Гелиана себя созерцает в зеркале отсвета розы,
снег и проказа сыпятся вниз с чела Гелиана.
На стенах нет уже звезд, все звезды потухли.
А вместе с ними и белые призраки света.
Прах человечий могильщик бросает наверх, на зеленые травы.
Глухо молчат, завалившись, кресты на медленных склонах.
Ладана сладость в пурпуре ветра ночного.
Очи ушедших разбились, ртов обнажились черноты.
И покуда их внук, плавно сойдя в помраченье,
одинокую думу молчит о конце неизвестно-кромешном,
тихо Господь над ним голубые веки смыкает.
пер. Ник. Болдырев
Георг Тракль
Стихотворения. 1913
Гелиан*
В одинокие часы духа
Как чудно брести под солнецм
Мимо желтых стен лета.
Негромко раздаются шаги в траве; однако без просыпу спит
В сером мраморе отпрыск Пана.
Вечером на террасе мы пьянели от темного вина.
Раскален докрасна персик в листве;
Нежность сонаты, радость улыбки.
Прекрасна тишина ночи.
На темной равнине
Встречаемся с пастухами и белыми звездами.
С началом осени
В роще проявляется трезвая ясность.
Примирёно бредем мимо багряных стен
И круглыми глазами следим за полетом птиц;
Вечером белые воды истекают в погребальные урны.
В голых ветвях праздничает небо.
В чистых руках селянин несет хлеб и вино,
И смирно дозревают плоды в солнечной кладовой.
О, как озабочены лики милых умерших.
И все же праведное созерцание радует душу.
читать дальшеИсполнено силы молчанье опусташенного сада,
Где юный послушник украсид свой лоб бурой листвой
И пьет ледяное золото ветра.
Прикасаются пальцы к древности синей воды
Иди в холодной ночи — к белым щекам сестер.
Негромок и плавен шаг под радушными окнами комнат,
Где одинокость и шелест клена,
Где, может быть, еще распевает дрозд.
Прекрасен человек — даже возникающий в темноте,
Как удивительны движенья рук и ног,
А в пурпурных глащницах тихо перекатываются глаза.
К Весперу, под вечер, пришелец теряется в черном
ноябрьском разоре,
Среди трухлявых ветвей, у стен, изъявлённых прказой,
Где перед тем прошел святой брат,
Погруженный в нежную игру струн своего безумья.
О, как одиноко исходит вечерний ветер.
Умирая, склоняется он в сумрак оливы.
Потрясает закат людского рода.
В этот час глаза очивидца
Наполняются золотом падучих звезд.
Тонет в вечере эхо отзвучавших колоколов,
На площади распадаются черные стены,
Мертвый солдат призывает к молитве.
Бледный ангел,
Сын вступает в пустой дом своих предков.
Сестры ушли далеко к белым старцам.
Ночью нашел их сновидец
в прихожей —
Печальных паломниц.
О, как комкасты, грязы и червивы их волосы
Под его серебряными ступнями,
И умершие покидают пустые комнаты.
О, псалмы под огненным полночным дождем,
Когда холопы стегали крапивой по кротким глазам,
Младенческие ягоды бузины
Изумленно склонялись над пустой могилой.
Тихо катятся пожелтевшие луны
Над лихорадочным рубищем юноши,
Пока он следует за молчанье зимы.
О высоком уделе мнит идущий вниз по Кедрону**,
Где кроткие творенья — кедры —
Разметались под синии бровями Отца,
Через пастбище ночью ведет свое стадо сновидец.
Или раздаются крики во сне,
Когда в роще подстуаает к человеку железный ангел,
И мясо святого шипит на раскаленной жаровне.
Возле глиняных мазанок вьются пурпурные лозы,
Певучи снопы пожелтевшей ржи,
Гудение пчел, полет журавля.
По вечерам воскресшие встречаются
на скалистых тропинках.
В черных водах отражаются прокаженные;
Или они разрывают на себе одежды и подсталяют, рыдая,
Свои гнойные струпья целебному ветру
с розового холма.
Стройные юницы пробираются ощупью по переулкам ночи
— не встретят ли возлюбленного пастуха.
По вечерним субботам в жилищах слышатся недные песни.
Да помянет песня и отрока,
Его безумье и белые брови, и его гибель,
Кто из тленья открыл свои синие глазаю
О как грустна эта встреча!
Ступени безумья в черных комнатах,
Тени предков в раскрытых дверях,
Душа Гелиана видит себя в розовом зеркале —
И спадает со лба снег и проказа.
На стенах погасли звезды
И белые призраки света.
Из ковра проступают могильные кости,
Молчанье обветшалых крестов на холме,
Сладость ладана в пурпурном ветре ночи.
О глаза, перемолотые в черных зевах,
И в то время, как в нежном помраченье
Внук одиноко размышляет о мемном конце,
Тихий бог склоняет синие веки над ним.
пер. Вл. Летучий
* Гелиан - имя, этимологически связанное с богом Солнца. "Мелодические подъемы и спады в этом стихотворении исполнены несказанной перелести; особенно поразили меня его внутренние интервалы; оно как бы все построено на паузах — несколько колыщков, окаймляющих безгранично-бессловесное: так расположены в нем строки. Это подобно оградам на плоской местности, через которые перекатывается огороженное пространство, непрерывно сливающееся с великой, никому не принадлежащей равниной" (из письма Рильке к Л. Фиккеру от 18.02.1915).
** Кедрон (букв. черный, темный) — упоминаемый в Библии ручей между Иерусалимом и Елеонской горой
Georg Trakl
Helian
читать дальшеIn the lonely hours of the spirit
It is beautiful to walk in the sun
Along the yellow walls of summer.
Quietly the steps sound in the grass; but always
The son of Pan sleeps in the gray marble.
Evenings on the terrace we got drunk with brown wine.
The peach glows reddish in the foliage;
Soft sonata, glad laughter.
Beautiful is the stillness of night.
On a dark plain
We meet ourselves with shepherds and white stars.
When autumn has come
A sober clarity appears in the grove.
Calmed we stroll along red walls
And the round eyes follow the flight of birds.
In the evening the white water sinks into funeral urns.
In bleak branches the sky celebrates.
In pure hands the countryman carries bread and wine
And peacefully the fruits ripen in a sunny chamber.
O how serious is the countenance of the beloved dead.
But righteous viewing delights the soul.
The silence of the ravaged garden is immense,
When the young novice wreaths his forehead with brown leaves,
His breath drinks icy gold.
The hands touch the age of bluish waters
Or in cold night the white cheeks of the sisters.
Quiet and harmonious is a walk along friendly rooms,
Where solitude is and the maple's rustling,
Where perhaps the thrush still sings.
Man is beautiful and appearing in darkness,
When marveling he moves arms and legs,
And the eyes roll silently in purple sockets.
At vespers the stranger looses himself in black November-destruction,
Under rotten branches, along walls full of leprosy,
Where before the holy brother had walked,
Rapt in the soft string music of his insanity,
O how lonely the evening wind ends.
Dying away the head bends down in the darkness of the olive tree.
Devastating is the decline of the race.
In this hour the eyes of the beholder fill themselves
With the gold of his stars.
In the evening a glockenspiel sinks down that no longer rings,
The black walls by the square decay,
The dead soldier calls for prayer.
A pale angel
The son steps into the empty house of his fathers.
The sisters have gone far away to white old men.
At night the sleeper found them under columns in the hallway,
Returned from sad pilgrimages.
O how their hair stiffens with excrement and worms,
When he stands into it with silver feet,
And those step deceased from bleak rooms.
O you psalms in fiery midnight rains,
When servants smite the mild eyes with nettles,
The childlike fruits of the elderberry
Bend astonished over an empty grave.
Quietly yellowed moons roll
Over the youth's fevered linen,
Before the silence of winter follows.
An exalted destiny ponders down the Kidron,
Where the cedar, a gentle creature,
Unfolds under the blue brows of the father,
Over the meadow at night a shepherd leads his flock .
Or there are screams in sleep,
When a brazen angel approaches man in the grove,
The saint's flesh melts on the glowing grate.
Around the clay huts purple vines climb,
Resounding sheaves of yellowed corn,
The humming of bees, the flight of the crane.
In the evening the resurrected meet on rocky paths.
In black waters lepers are reflected;
Or they open their excrement-tainted robes
Weeping to the balmy wind, that blows from the rosy hill.
Slender maids grope through the alleys of the night,
If they may find the loving shepherd.
Saturdays a soft singing sounds in the huts.
Let the song also commemorate the boy,
His insanity, and white brows and his passing away,
The decayed one, who bluishly opens the eyes.
O how sad is this reunion.
The stages of insanity in black rooms,
The shadows of the aged under the open door,
When Helian's soul looks at itself in the rosy mirror
And snow and leprosy sink from his forehead.
On the walls the stars are expired
And the white figures of the light.
Skeletons from the graves rise out of the carpet,
The silence of decayed crosses on the hill,
The sweetness of incense in the purple night wind.
O you shattered eyes in black mouths,
When the grandson in soft derangement
Ponders alone the darker ending,
The silent God lowers blue eyelids over him.
transl. by?
Georg Trakl
Helian
читать дальшеIn the spirit’s solitary hours
It is lovely to walk in the sun
Along the yellow walls of summer.
Quietly whisper the steps in the grass; yet always sleeps
The son of Pan in the grey marble.
At eventide on the terrace we got drunk on brown wine
The red peach glows under the foliage.
Tender sonata, joyous laughter.
Lovely is this silence of the night.
On the dark plains
We gather with shepherds and the white stars.
When autumn rises
The grove is a sight of sober clarity.
Along the red walls we loiter at ease
And the round eyes follow the flight of birds.
In the evening pale water gathers in the dregs of burial urns.
Heaven celebrates, sitting in bare branches.
In hallowed hands the yeoman carries bread and wine
And fruit ripens in the peace of a sunny chamber.
Oh how stern is the face of the beloved who have taken their passage.
Yet the soul is comforted in righteous meditation.
Overwhelming is the desolated garden‘s secrecy,
As the young novice has wreathed his brow with brown leaves,
His breath inhales icy gold.
The hands touch the antiquity of blueish water
Or in a cold night the sisters’ white cheeks.
In quiet and harmony we walk along a suite of hospitable rooms
Into solitude and the rustling of maple trees,
Where, perhaps, the thrush still sings.
Beautiful is man and emerging from the dark
He marvels as he moves his arms and legs,
And his eyes quietly roll in purple cavities.
At suppertime a stranger loses himself in November’s black destitution;
Under brittle branches he follows a wall covered under leprosy.
Once the holy brother went here,
Engrossed in the tender music of his madness.
Oh how lonely settles the evening-wind.
Dying away a man‘s head droops in the dark of the olive tree.
How shattering is the decline of a family.
This is the hour when the seer’s eyes are filled
With gold as he beholds the stars.
The evening’s descend has muffled the belfry‘s knell in silence;
Among black walls in the public place,
A dead soldier calls for a prayer.
Like a pale angel
The son enters his ancestor’s empty house.
The sisters have traveled far to the pale ancients.
At night, returned from their mournful pilgrimage,
He found them asleep under the columns of the hallway.
Oh hair stained with dung and worms
As his silver feet stepped on it
And on those who died in echoing rooms.
Oh you palms under midnight’s burning rain,
When the servants flogged those tender eyes with nettles,
The hollyhock’s early fruit
Beheld your empty grave in wonder.
Fading moons sail quietly
Over the sheets of the feverish lad,
Into the silence of winter.
At the bank of Kidron a great mind is lost in musing,
Under a tree, the tender cedar,
Stretched out under the father’s blue eyebrows,
Where a shepherd drives his flock to pastures at night.
Or there are screams which escape the sleep;
When an iron angel approaches man in the grove,
The holy man’s flesh melts over burning coals.
Purple wine climbs about the mud-cottage,
Sheaves of faded corn sing;
The buzz of bees; the crane’s flight.
In the evening the souls of the resurrected gather on rocky paths.
Lepers behold their image in dark water;
Or they lift the hemp of their dung soiled attire,
And weep to the soothing wind, as it drifts down from the rosy hill.
Slender maidens grope their way through the narrow lanes of night;
They hope for the gracious shepherd.
Tenderly, songs ring out from the huts on weekend.
Let the song pay homage to the boy,
To his madness to his white eyebrows and to his passage,
To the decaying corpse, who opened his blue eyes.
Oh how sad is this reunion.
The stairs of madness in black apartments –
The matriarch’s shadow emerged under the open door
When Helian’s soul beheld his image in a rosy mirror;
And from his brow bled snow and leprosy.
The walls extinguished the stars
And the white effigies of light.
From the carpet rise skeletons, escaping their graves,
Fallen crosses sit silent on the hill,
The night’s purple wind is sweet with frankincense.
Oh ye broken eyes over black gaping jaws,
When the grandson in the solitude
Of his tender madness muses over a darker ending,
The blue eyelids of the silent god sink upon him.
transl. by?
Helian - a myth-like, enigmatic character in Trakl's poetry. The name should probably be interpreted as an allusion to Verlaine's "poor Lelian"** and the poet Hölderlin.
(с) Там же даны ссылки на стихотворения Тракля, в которых упоминается Гелиан.
**Verlaine's "poor Lelian" - Pauvre Lelian, Бедный Лелиан, анаграмма имени Верлена, под которой он упоминался в цикле своих статей "Проклятые поэты" (1883-84; 1888)
@темы: т, t, 20, deutsche-oesterreichisch, trakl, georg, expressionism