[Lika_k]

Мигел Торга
Уверенность
Для тебя
я навеки — тайна немая.
И пускай я тебя обнимаю,
пусть мы шутим и рядом идем,
но я понимаю:
когда мы вдвоем,
я — с врагом.

Пер. Л. Цывьян

@темы: portuguese, т, 20, torga, miguel

---

[Lika_k]

Sara Teasdale
Autumn Dusk
I saw above a sea of hills
A solitary planet shine,
And there was no one, near or far,
to keep the world from being mine.

@темы: t, 20, english-american, teasdale, sara

---

[Lika_k]

Габриэла Мистраль
Будущее
Зима накатится комом,
навеет на душу грусть,
и станет мир незнакомым,
печальны песни - и пусть!

Мой лоб, утомлен и жалок,
уронит легкую прядь.
О дух июньских фиалок,
как больно ими дышать!

У матери под гребенкой
белей завьется зола,
и я не дождусь ребенка,
которого так ждала.

Подарим старым могилам
грядущее, день за днем,
застынем над прахом милым
безумье да я - вдвоем.

Окликнутый без ответа,
размыты твои черты!
В распахнутом царстве света
совсем растворишься ты.

Пер. Н.Ванханен

@темы: м, 20, latinoamericano, mistral, gabriela

---

[Lika_k]

Edwin Muir (1887-1959)
Merlin
O Merlin in your crystal cave
Deep in the diamond of the day,
Will there ever be a singer
Whose music will smooth away
The furrow drawn by Adam's finger
Across the memory and the wave?
Or a runner who'll outrun
Man's long shadow driving on,
Break through the gate of memory
And hang the apple on the tree?
Will your magic ever show
The sleeping bride shut in her bower,
The day wreathed in its mound of snow
and Time locked in his tower?

Эдвин Мюир
Мерлин
О, Мерлин, грезящий в хрустальном гроте
среди алмазного сиянья дня.
Найдется ли еще певец, чье пение сравняет
Адамова перста деяния?
Найдется ли бегун, кто, тень свою опережая,
ворвется во врата истории, злосчастный плод
на место возвращая?
Увидим ли еще, как волшебство твое
откроет взору нашему невесту в будуаре,
иль день, увенчанный снегами,
иль время узникам своим.

перевод обнаружился в эпиграфе "Хрустального грота" Мэри Стюарт, имя переводчика найти не удалось. Возможно, перевод принадлежит переводчику самого романа - Анне Комаринец

@темы: м, middle ages, m, 20, celtic themes, english-british, english-other, english-british-scottish

---

[Lika_k]

The Night Fernando Pessoa Met Constantine Cavafy (2008)


Дико, конечно, Рильке на португальском, но все равно очень интересно, тем более что рефреном там Адажиетто из пятой Малера *_*
Letters to a Young Poet - Cartas a um Jovem Poeta, ator Ivo Müller


Ну и The Critic's Voice: Daniel Mendelsohn on Cavafy


Live : Daniel Mendelsohn on Cavafy (english) | 21 Jan 2014

@темы: interesting, c, portuguese, cinema, p, 20, youtube, auf der buehne, cavafy, ...logy, helenike, deutsche-oesterreichisch, pessoa, fernando, r

---

[Lika_k]

Hilaire Belloc (1870-1953)
Ballade of Modest Confession
My reading is extremely deep and wide;
And as our modern education goes—
Unique I think, and skilfully applied
To Art and Industry and Autres Choses
Through many years of scholarly repose.
But there is one thing where I disappoint
My numerous admirers (and my foes).
Painting on Vellum is my weakest point.

I ride superbly. When I say I 'ride'
The word's too feeble. I am one of those
That dominate a horse. It is my pride
To tame the fiercest with tremendous blows
Of heel and knee. The while my handling shows
Such lightness as a lady's. But Aroint
Thee! Human frailty with thy secret woes!
Painting on Vellum is my weakest point.

Painting on Vellum: not on silk or hide
Or ordinary Canvas: I suppose
No painter of the present day has tried
So many mediums with success, or knows
As well as I do how the subject grows
Beneath the hands of genius, that anoint
With balm. But I have something to disclose—
Painting on Vellum is my weakest point.

Envoi
Prince! do not let your Nose, your royal Nose,
Your large imperial Nose get out of Joint.
For though you cannot touch my golden Prose,
Painting on Vellum is my weakest point.

@темы: english, b, 20, english-british, english-other, belloc, hilaire

---

[Lika_k]

Hilaire Belloc (1870-1953)
Tarantella
Do you remember an Inn,
Miranda?
Do you remember an Inn?
And the tedding and the spreading
Of the straw for a bedding,
And the fleas that tease in the High Pyrenees,
And the wine that tasted of tar?
And the cheers and the jeers of the young muleteers
(Under the vine of the dark verandah)?
Do you remember an Inn, Miranda,
Do you remember an Inn?
And the cheers and the jeers of the young muleteeers
Who hadn't got a penny,
And who weren't paying any,
And the hammer at the doors and the Din?
And the Hip! Hop! Hap!
Of the clap
Of the hands to the twirl and the swirl
Of the girl gone chancing,
Glancing,
Dancing,
Backing and advancing,
Snapping of a clapper to the spin
Out and in --
And the Ting, Tong, Tang, of the Guitar.
Do you remember an Inn,
Miranda?
Do you remember an Inn?
Never more;
Miranda,
Never more.
Only the high peaks hoar:
And Aragon a torrent at the door.
No sound
In the walls of the Halls where falls
The tread
Of the feet of the dead to the ground
No sound:
But the boom
Of the far Waterfall like Doom.

@темы: b, 20, english-other, belloc, hilaire

---

[Lika_k]

Jean Cocteau
Dos d'ange
Une fausse rue en rêve
Et ce piston irréel
Sont mensonges que soulève
Un ange venu du ciel.

Que ce soit songe ou pas songe,
En le voyant par-dessus
On découvre le mensonge,
Car les anges sont bossus.

Du moins bossue est leur ombre
Contre le mur de ma chambre.

Жан Кокто
Спина ангела
Ложной улицы во сне ли
Мнимый вижу я разрез,
Иль волхвует на панели
Ангел, явленный с небес?
Сон? Не сон? Не труден выбор;
Глянув сверху наугад,
Я обман вскрываю, ибо
Ангел должен быть горбат.
Такова, по крайней мере,
Тень его на фоне двери.
Пер. Бен. Лившиц

@темы: c, francaise, 20, pittura, cocteau, к (rus)

---

[Lika_k]

Jean Cocteau
Les voleurs d'enfants
Presque nue et soudain sortie
D'un piège de boue et d'orties,
La bohémienne, pour le compte
Du cirque, vole un fils de comte.

Tandis que la mère appelle,
Folle, debout sur l'allée,
L'enfant, en haut d'une échelle,
Au cirque apprenait à voler.

On peut voler à tout âge ;
Le cirque est un cerf-volant.
Sur ses toiles, sur ses cordages,
Volent les voleurs d'enfants.

Volés, voleurs ont des ailes
La nuit derrière les talus,
Où les clameurs maternelles
Ne s'entendent même plus.

Reviens, mon chéri, mon bel ange !
Aie pitié de ma douleur !
Mais l'enfant reste sourd et mange
La bonne soupe des voleurs.

Quatre fois le sommeil lui coupe
Le cou à coups de vin amer ;
Auprès de l'assiette à soupe,
Sa tête roule dans les mers.

A voler le songe habitue.
L'enfant rêve d'une statue
Effrayante, au bord d'un chemin,
Et... qui vole avec les mains.

Жан Кокто
Похитители детей
Там, где грязь и крапива вокруг,
Из засады выскочив вдруг,
Для цирка украла цыганка
Графского сына из замка.

В то время как скорбно и пылко,
Обезумев, звала его мать,
Под самым куполом цирка
Ребенок учился летать.

Взлететь может каждый, кто хочет,
Цирк — огромный бумажный змей,
И летают под куполом ночи
Циркачи, что крадут детей.

Эти воры имеют крылья,
Эти воры научат вмиг
Улететь за холмы, что скрыли
Материнский тоскующий крик.

«О дитя, моё сердце разбито!
О, вернись под родительский кров!»
Он не слышит. Он с аппетитом
Уплетает похлёбку воров.

Сон подполз с воровской сноровкой,
Оглушил, словно горечь вина,
Голова рядом с миской похлёбки
Катится в море сна.

Сон летать приучает его,
Он не видит во сне ничего,
Только статуи видит, что сами
Ввысь взлетают, взмахнув руками.

Пер. Михаила Кудинов

@темы: c, francaise, 20, cocteau, к (rus)

---

[Lika_k]

Émile Verhaeren (1855-1916)
Décembre
(Les hôtes)
- Ouvrez, les gens, ouvrez la porte,
je frappe au seuil et à l'auvent,
ouvrez, les gens, je suis le vent,
qui s'habille de feuilles mortes.

- Entrez, monsieur, entrez, le vent,
voici pour vous la cheminée
et sa niche badigeonnée ;
entrez chez nous, monsieur le vent.

- Ouvrez, les gens, je suis la pluie,
je suis la veuve en robe grise
dont la trame s'indéfinise,
dans un brouillard couleur de suie.

- Entrez, la veuve, entrez chez nous,
entrez, la froide et la livide,
les lézardes du mur humide
s'ouvrent pour vous loger chez nous.

- Levez, les gens, la barre en fer,
ouvrez, les gens, je suis la neige,
mon manteau blanc se désagrège
sur les routes du vieil hiver.

- Entrez, la neige, entrez, la dame,
avec vos pétales de lys
et semez-les par le taudis
jusque dans l'âtre où vit la flamme.

Car nous sommes les gens inquiétants
qui habitent le Nord des régions désertes,
qui vous aimons - dites, depuis quels temps ? -
pour les peines que nous avons par vous souffertes.

Эмиль Верхарн
Декабрь
(Гости)
"Откройте, люди, откройте двери,
Я бьюсь о крышу, стучусь в окно,
Откройте, люди, я ветер, ветер,
Одетый в платье сухих листов".

"Входите, сударь, входите, ветер,
Для вас готовый всегда очаг;
Труба дымится, камин побелен,
Входите, ветер, входите к нам".

Пер. Макс. Волошин

"Откройте, люди, я непогода,
Во вдовьем платье, в фате дождя.
Она сочится, она струится
Сквозь тускло-серый ночной туман".

"Входите смело, вдова, входите,
Ваш сине-бледный мы знаем лик.
Сырые стены и норы трещин
Всегда готовый для вас приют".

"Откройте, люди, замки, засовы,
Я вьюга, люди, откройте мне,
Мой плащ клубится и платье рвется
Вдоль по дорогам седой зимы".

"Входите, вьюга, царица снега,
Просыпьте лилий своих цветы
По всей лачуге, вплоть до камина,
Где в красном пепле живет огонь".

Мы беспокойны, мы любим север,
Мы люди диких, пустынных стран,
Входите, ветры и непогоды,
За все невзгоды мы любим вас.
1905

Пер. Макс. Волошин

Эмиль Верхарн
Декабрь
- Откройте, люди, откройте дверь мне!
Стучусь в окно я, стучусь в косяк.
Откройте, люди! Я - зимний ветер,
Из мертвых листьев на мне наряд.

- Входи свободно, холодный ветер,
Живи всю зиму в печной трубе;
Тебя мы знаем, тебе мы верим,
Холодный ветер, привет тебе!

Пер. Вал. Брюсов

- Откройте, люди! Я - неустанный,
В неверно-серой одежде дождь.
Я чуть заметен в дали туманной,
На фоне неба и голых рощ.

- Входи свободно, дождь неустанный,
Входи, холодный, входи, глухой!
Входите вольно, дождь и туманы,
Есть много трещин в стене сырой.

- Откройте, люди, дверные болты,
Откройте, люди! Я - белый снег.
Все листья, ветер, в полях размел ты,
Плащом я скрою их всех, их всех.

- Входи свободно под крики вьюги
И лилий белых живой посев
Разбрось щедрее по всей лачуге
До самой печи, о белый снег!

Входите смело, снег, дождь и ветер,
Входите, дети седой зимы!
Мы, люди, любим и вас и север
За скорбь, что с вами познали мы!

Пер. Вал. Брюсов

@темы: v, belgique, в, symbolism

---

[Lika_k]

Пабло Неруда
Новая песнь любви Сталинграду
Я говорил о времени и небе,
о яблоке, о грусти листопада,
о трауре утрат, дожде и хлебе,
но эта песнь — о стали
Сталинграда.

Бывало, луч моей любви влюблённой
невеста берегла с фатою рядом.
Но эта песнь — о мести, окрылённой
и освящённой здесь,
под Сталинградом.

Я мял в ладонях шёлк и шорох ночи,
в сквозящий сумрак погружаясь взглядом.
Но в этот миг, когда заря клокочет,
я рассветаю сам
со Сталинградом.

Пусть юный старец, ноющий уныло
о лебедях и о лазурной глади,
разгладит лоб и вновь воспрянет силой,
услышав эту песнь
о Сталинграде.

Мой стих не выкормыш чернильной жижи,
не хлюпик, глохнущий при канонаде.
Он этой жалкой долей не унижен:
его призванье — петь
о Сталинграде.

Он плакал о твоих бессмертных мертвых,
с тобою, город, взламывал осаду,
сверкая на штыках и пулемётах.
Набатом звал на помощь
Сталинграду.

пер. С.А. Гончаренко 1977

@темы: н, 20, latinoamericano, neruda, pablo

---

[Lika_k]

Percy Bysshe Shelley
I fear thy kisses, gentle maiden;
Thou needest not fear mine;
My spirit is too deeply laden
Ever to burden thine.

I fear thy mien, thy tone, thy motion;
Thou needest not fear mine;
Innocent is the heart's devotion
With which I worship thine.

Недавно наткнулась на восторженные вздохи некой дамы о том, что вот тут представлен идеальный рыцарь в сияющих латах, мечта любой женщины. А мне всегда казалось что этому рыцарю дама в качестве женщины просто не нужна, а даме незачем опасаться его в качестве мужчины)

@темы: s, 19, romanticism, english-british

---

[Lika_k]

“Poets say science takes away from the beauty of the stars—mere globs of gas atoms. I too can see the stars on a desert night, and feel them. But do I see less or more? The vastness of the heavens stretches my imagination—stuck on this carousel my little eye can catch one-million-year-old light. A vast pattern—of which I am a part … What is the pattern, or the meaning, or the why? It does not do harm to the mystery to know a little about it. For far more marvelous is the truth than any artists of the past imagined it. Why do the poets of the present not speak of it? What men are poets who can speak of Jupiter if he were a man, but if he is an immense spinning sphere of methane and ammonia must be silent?”
(c) Richard P. Feynman

Поэт-ученый и ироничный романтик:
Theodore Stephanides 1
Theodore Stephanides 2
Theodore Stephanides 3
Theodore Stephanides 4
Theodore Stephanides 5
Theodore Stephanides 6
Theodore Stephanides 7
Theodore Stephanides 8
Theodore Stephanides 9

Theodore Stephanides 10
Theodore Stephanides 11
Theodore Stephanides 12

@темы: s, english, links, 20, citatus, theodore stephanides, ...logy, english-other, helenike, f

---

[Lika_k]

Theodore Stephanides
Too Late
Hidden deep within the heart,
Many latent loves yet lie;
And, in chrysalis apart,
Dream in secret of the sky.

Butterflies they are that will
Never know a springtime sun —
Dreaming, silk-enshrouded, till
Eld and Death at last are one.

(from "Worlds in a Crucible" 1973)

@темы: s, english, 20, theodore stephanides, english-other, helenike

---

[Lika_k]

William Butler Yeats
Brown Penny
I whispered, "I am too young,"
And then, "I am old enough";
Wherefore I threw a penny
To find out if I might love.
"Go and love, go and love, young man,
If the lady be young and fair."
Ah, penny, brown penny, brown penny,
I am looped in the loops of her hair.

O love is the crooked thing,
There is nobody wise enough
To find out all that is in it,
For he would be thinking of love
Till the stars had run away
And the shadows eaten the moon.
Ah, penny, brown penny, brown penny,
One cannot begin it too soon.

@темы: y, 20, yeats, w. b., english-british, english-british-irish

---

[Lika_k]

Paul Valéry
La Jeune Parque (1917)

Поль Валери
Юная парка
Андре Жиду
На долгие годы оставил я искусство поэзии;
пытаясь снова подчиниться ему,
я сочинил это упражнение,
которое и посвящаю
тебе.
***
Ужели чудеса нагромоздило Небо
Для обиталища змеи?
Пьер Корнель

Кто плачет в этот час? Не ветер ли ночной
Гранит верховные алмазы надо мной?
Кто плачет так, что я сама вот-вот заплачу?

Ладонью заспанной блуждаю наудачу
По ледяной щеке и, уступив стыду,
От вещей слабости слезы заветной жду:
Оттает, чистая, права судьбы присвоив,
Засветится во тьме сердечных перебоев.
В нашептыванье волн мне слышится упрек:
Опять доверчивость чужую подстерег
Прибой и заточил, не выплеснув на сушу,
В соленом горле скал обманутую душу...
Что делаю я здесь, растрепана, робка?
Безлиственно дрожит холодная рука,
По островам груди в сомнении плутая...
Всесокрушением томится даль пустая...
Свечусь, привязана к тебе, сквозная гроздь!

Пер. Романа Дубровкина

Величественный свод, неотвратимый гость,
Достойный проницать пространства временные
И в безднах порождать свеченья неземные, -
О сколько чистоты в сиянии твоем!
Сверхчеловеческим предвечным острием
Ты сердце смертное пронзил до слез, до дрожи...

Наедине с тобой стою, покинув ложе,
На изувеченной фантазмами скале,
Пытаясь разгадать в незаживленной мгле,
Какой неправдой я разбужена ночною,
Свершенной надо мной или свершенной мною?
...А, может, прежних слов я одержима злом,
Когда прохлада рук переплелась узлом,
Сдавив мои виски (задута лампа шёлком),
И молнию души ловила я осколком
Небытия, о нет, была я госпожой
Неотягченных вен: мой взгляд, почти чужой,
Следил, раскинувшись над лабиринтом плоти,
Как, дебри тайные купая в позолоте,

Змеиный, жгучий я нащупала укус.

Какие обручи желанья, нежный груз
Сокровищ трубчатых, скользящих шлейфом томным,
И жажда светлого в нагроможденье темном!

Коварный!.. В отблесках язвящего огня
Пронзенной, познанной оставил ты меня...
В изменнице-душе нас возрождает жало:
Твой яд отныне - мой! Познав себя, бежала
По жилам молния - мной обладавший яд.
Для скрытных девственниц огни его таят
Угрозу ревности - к кому же я ревную?
О боги! ощутить в себе сестру иную,
Всегда горящую, всегда настороже!

Простосердечие, ненужное уже!
Прочь от меня ползи, любезный Змей, мне гадки
Заемной хитрости петлистые догадки
И преданность твоя, услужливый беглец
Наивных головокружительных колец!
Вокруг себя совьюсь - души моей достанет,
Она, раскинувшись над тенью, не устанет
Всю ночь вгрызаться в холм прельстительной груди,
Излившей молоко мечтаний, - отведи
Сверкающую длань, грозящую любовью
Бесплотности моей, какому пустословью
Желанный, жертвенный я предпочту удел?..
Развалин позумент, меня ты не задел
Теченьями, - уйми волнистые разгулы,
К истокам возврати беспутные посулы:
Глаза мои давно открыты, не ждала
Я меньшей ярости от скрученного зла
В пустынной сухости запрятанного клада.
Границу моего мыслительного ада
Пытаюсь различить - о многом знаю я...
Пусть лицедействует надломленность моя,
Не так прозрачен дух, чтоб идольская злоба
В пещеру разрослась безрадостного гроба
Под взлеты факела в граненой, скальной мгле.
Когда б мы ведали, что может на земле
Из бесконечного родиться ожиданья!
Но даже тень сдалась агонии страданья.
Тревожный взор души прожорливо-глубок:
Витого чудища волнующий клубок
На жаркую ступень вползает, обессилен
Тягучей томностью заласканных извилин...
Что значишь ты в моей немеркнущей ночи,
Рептилия? сплетя капризные бичи,
Мой небрежащий сон ты созерцала, вспомни!..
Но я изменчивей, о Тирс, я вероломней!
Со мною заодно опасности мои.
Пещерный выползок, прочь от меня струи
Бескостный свой хребет, спиральной страстью вздутый,
Другую танцами массивными опутай,
Пленяй нагую ночь ее закрытых вежд
Чередованием тождественных одежд,
Клубись, высиживай зародыши зевотной
Сердечной слабости, покуда сон животный
Сжимает девственниц лоснящимся кольцом...
Не выплакав тоски, с заплаканным лицом,
Бессонно-бледная, проснулась на постели,
Но склеп, укачанный в отсутствующем теле
Разбила, перейдя порог небытия.
Потом, облокотясь, во тьму смотрела я,
Мечту к державному примерив своеволью.

Всецело дорожа божественною болью,
Я ранку узкую на дрогнувшей руке
Бросалась целовать: я знала, вдалеке,
На гребне древнего догадливого тела
Горит огонь. "Прощай!" - я закричать хотела

Себе, земной сестре, солгавшей в остальном...

Единственное Я, не созданное сном!
Живая жертвенность, очерченная блеском
Безмолвья... Бледный лоб, преследуемый плеском
Волос, украденных ветрами, и в морях
Продленный нитями седых, косматых прях, -
С непобедимым Днем мое венчанье празднуй!
Перед улыбчивой вершиною алмазной
Супругой равною я простираюсь ниц...

О драгоценный лес сомкнувшихся ресниц,
Слепой полуночью переплетенных густо,
На ощупь, в темноте, молясь тысячеусто,
Покровом пористых окружных позолот
Вбирала вечность я и бархатистый плод -
Себя! - вручала в дар бессмертию вселенной,
Но в бледной мякоти, под кожурою пленной,
Кипящий солнцем сок не бредил горячо
Загробной горечью, - открытое плечо
Пожертвовала я просвеченным высотам:
На грудь, обильную под стать счастливым сотам,
Объятьем вогнутым сошел уставший мир.
Ты поглотил меня, светящийся кумир! -
Бегу и быстрые распутываю тени,
Скользя туникою по зонтикам растений,
Склоняя лезвия надменных, хрупких трав,
Бегу, величие цветущее поправ
Счастливой гордостью своей свободы новой.
Порой за полотно зацепит куст терновый
И тела свежего мятежную дугу
Перечащим шипам откроет на бегу -
Под куполом льняным оно блеснет, прославясь
Твоими красками, о бронзовая завязь!

Отчасти тяготясь могуществом пустым,
В душе послушная желаниям простым,
Чью волю гладкие присвоили колени,
Я сбрасывала гнет неловких сожалений,
И чувственная цель казалась мне светла:
К ней глина вязкая шагов моих плыла.
Беспечной стала я и на решенья быстрой.
Пылающий покров из снов природных выстрой
И до бескрайности, о Полдень, опьяней!
Беги!.. Увы, у ног недружество теней
Скользит струящимся подобьем зыбких мумий,
Загримированной бесплотности угрюмей,
Неубивающей касается земли,
Танцует, гибкое, в нетронутой пыли,
Таится между мной и розой огневою
И разрывается, не шелохнув листвою...
О похоронная ладья!...

А я стою,
Живая, и, вручив себя небытию,
Вооружаюсь им и, как гортань сухая,
Хмель померанцевый восторженно вдыхая,
Зениту жертвую пустой, сторонний взгляд.
О неужели свет от сердца отдалят
Растущей полночи пытливые секреты,
И уголок души расширится, согретый
Глубинным знанием, избегнув чистоты!..
В полубеспамятстве стряхнуть не в силах ты
Недвижный обморок дрожащих ароматов,
Нагая статуя, чей мрамор бледно матов
В капризном золоте дурманящих лучей.
Нет, черный мой зрачок, зрачок давно ничей,
Колодцем тартара круглится, обрываясь
В мыслительную тьму, - я ветру открываюсь,
Но душу отстоять у веток не могу,
На золотящемся вселенском берегу
В обличье Пифии стенаю и коснею,
Пьяна пророчеством, что мир погибнет с нею.
Загадки идолов в себе я обновлю.
Задумаюсь, замру и небеса молю,
Прервав мечтания, бегущие зеркальным
Крылом по солнечным кругам зодиакальным,
Меняясь сотни раз в игре с небытием,
Пылая в мраморе зияющем моем.
Глазастой пропасти опасная добыча!

Духовным зрением над взморьями владыча,
Я столько видела сменяющихся дней,
Что ведала, какой окажется бледней,
Какой сиянье мне подарит в ровном беге,
Но кроме скуки я не знала привилегий,
Заря шептала мне: враждебность предпочти.
Почти умершая, бессмертная почти,
Я в сновидениях разглядывала тронный
Алмаз, блистающий над будущей короной,
Где леднику невзгод противятся одни
Задумчивого лба бездонные огни.

О Время, догорев в мечтательных глубинах,
Дерзнешь ли в сумерках воскреснуть голубиных,
Где доверительным полотнищем возник
Румянца детского кочующий двойник,
В закатный изумруд стыдливой розой канув.

О жертвенный костер! Как маски истуканов
Воспоминания на золоте зари.
Раздуй парчу небес и оплодотвори
Отказ познать огонь и стать иной, чем прежде,
Придай кровавый блеск бескрасочной надежде,
Обожествляющей святой лазурный свод
И время ирисов у безразличных вод, -
Бесцветный выпей дар, мечтая обновиться:
Мне осторожная чужда отроковица
И соучастница ее - лесная тишь,
К тревожной ясности ты ненависть простишь...
Хочу, чтоб в ледяной напуганной гортани
Забил охрипший ключ любовных бормотаний...
Крылатой лучнице открыт затылок мой.

Как сердцем слабнущим не ослабеть самой?

Я жду, а виноград темниц угрозы множит,
И листьев клейкий бред прилип к щекам, а, может,
Стволы ресничные разнежились вокруг
Вечерней тяжестью переплетенных рук?

ГЛАЗА МОИ, ВО ТЬМУ ВЗДЫМАЙТЕ СВОД СВЯТЫНИ!
ВЕНЧАЙ МЕНЯ, АЛТАРЬ, НЕВИДАННЫЙ ДОНЫНЕ!

Так небо призывал утес телесный мой.
Земля, сверкнувшая стоцветною каймой,
Сползала, вольная с челом расстаться белым.
Вселенная, дрожа на стебле оробелом
Отказывалась мысль короновать мою, -

Чеканной розою на жизненном краю
Взросла она в борьбе с нездешним произволом.

Пусть в черепе твоем, беспамятном и полом,
Живет мой аромат, о Смерть, вдохни скорей
Приговоренную прислужницу царей,
Зови меня, терзай! Скучна иная участь:
Новорожденный год преодолел тягучесть
Неторопливых вен: весна предвестья шлет,
Неясно бродит кровь, в алмазных искрах лед...
Не устоит зимы сверкающий осколок.
Надзвездной благости вздыхающий астролог,
Разгульный паводок, взломал речной сургуч,
Весны-насильницы веселый хохот жгуч!
Такой беспутный звон разлит в зенитном зное,
Что нежностью нутро пронизано земное!
Деревья в чешуе раздутой и сырой
Тысячерукою волнуются горой
И в терпком воздухе, как шерстью громовою,
На солнце хлопают крылатою листвою,
Уносятся в простор - и чувства нет новей!
Глухая, имена парящие навей!
Нет, их не слышишь ты в смешенье цепких связей:
Клонясь верхушками раскидистых фантазий,
Гребет к богам, гребет наперекор богам
Единодушный лес, к надлобным берегам
Уносит он, о Смерть, разлуки остров синий
И гонит праведно по мокрой древесине
Сок, под пластом травы таимый до сих пор.

Какая смертная соблазну даст отпор?
Какая не нырнет без долгих размышлений
В такой водоворот?
Предчувствуют колени,
Как беззаступный страх вползает в детский плач,
И тотчас птичий крик - прельститель и палач! -
Пронзает тень мою! О розы, вздохом жадным
Я возрождаю вас. Увы, рукам нескладным
Корзину не поднять: в сердечной тьме - изъян!
От вида скрученных волос победно пьян
Двуликий день меня он целовал в затылок!
В гуденье диких пчел как робок он и пылок.
Бери меня, о Смерть, и ты, Заря, бери!
Ах, сердце, ты меня взрываешь изнутри,
Трепещешь, вздутое, как в неводе лиловом,
Такое лютое с плененным рыболовом,
Такое нежное для бесконечных уст!

На жажду слаще я не надевала узд!
Нелицемерные желанья, ваши лица
Светлы... Дозволено плодами округлиться
Любви богов, сосуд влеченья оживив:
Лучистые бока и бедренный извив,
И материнское приемлющее лоно -
Во мне алтарь они воздвигли благосклонно:
Там души чуждые перемешать легко,
Покуда семя есть, и кровь, и молоко!
О ненавистная гармония, где каждый
Случайный поцелуй предвестник плотской жажды!
Смотрю, как явности телесной избежав,
Кочуют жители несбыточных держав.
Нет! собеседники мои и побратимы,
В заманчивую плоть вовек необратимы
Ни вздохи пылкие, ни взоры, ни мольбы,
Я вас не оживлю, бессильные рабы,
К неосязаемым вернитесь мириадам!
Кто согласует жизнь с безвидным этим адом?
С тенями разум мой мечты не примирят,
Вам не затрепетать под грозовой разряд
Речей... Как жалки мы, слепые вихри праха!

Небесную стезю не отыщу от страха!

О вспышке чувственной молю тебя одну,
Наплывшая слеза, о чем еще дерзну
Просить? Ты над щекой ревнующе нависла:
В сплетении путей немало злого смысла!
Земная, помню я, как царственный дедал
Тебя из темноты сердечной созидал
Для возлияния, обещанного соком
Глубин, воскреснувших в заклании высоком
На жертвеннике тайн и драгоценных снов!
Пробив пещерную кору первооснов,
Полночным ужасом ресницы разжимая,
Из гротов совести сочится соль немая.
Где твой исток, слеза? Какою новизной
Работы внутренней, и грустной, и земной
Свою упрямую ты возлагаешь ношу
На материнские ступени? Что я брошу
В пугающий провал ночных твоих борозд?
Отсрочкой душишь ты, твой зримый путь не прост, -
Кто призывал тебя на помощь свежей ране?..

Зачем вы метите, рубцы, алмазы, грани,
Слепую эту плоть? Куда идет она,
Незнаньем собственным и верой смущена?
Надежду не прогнать бессильем пальцев робких.
О почва, вязкая от водорослей топких,
Подруга нежная, неси меня вперед!
Покорность снежная ужели не замрет
У самой западни? Что ищет лебединый
Бесправный мой порыв? О радость стать единой
С земною прочностью! Мой шаг упрямо тверд,
Но ужас на тропе непознанной простерт!
Еще один подъем подошвами ощупав,
Верну природную уступчивость уступов, -
Над сомкнутой землей воздвигся пьедестал:
Там бездна пенится, там ветер исхлестал
Утесы, скользкие от ламинарий бурых, -
Как здесь мечтать легко о растворенье в хмурых
Непойманных волнах! Однообразный гул
Подобье савана над морем натянул,
Соткав его из брызг и расщепленных весел.
В стенающую ширь он жребии отбросил
Наперекор мольбам береговых камней.

Нашедшего следы босых моих ступней
Удастся ли отвлечь от созерцаний важных?

Неси меня, земля, по грудам стеблей влажных!

Таинственное Я души еще живой!
Как горько на заре увидеть облик свой
Неизменившимся...
Зеркальной выгнут чашей
Светлеющий залив, пока улыбкой вашей,
О исчервленные, вчерашние уста,
Наводятся на мир холодные цвета,
И камни зыблются, как в толще водоема,
В тюремно-замкнутом браслете окоема.
Рука обнажена над зеленью зыбей.
Рука несет рассвет!
Проступка нет грубей,
Чем жертву разбудить непринятую!
Гладок
Отполированный, почти лишенный складок
Порог - отспоренный и выровненный риф! -
К неумиранию меня приговорив,
Уходит темнота, и обнажен желанью
Алтарь, где памяти я предана закланью.

Там пена силится упрочить зримый вид,
Там вечность на плече волны отождествит
Себя с качанием рыбацкого баркаса.
Природа точно ждет властительного гласа,
Дабы к предбудущим рожденьям сделать шаг
И целомудренный веселый саркофаг
Восстановить, гордясь своей вселенской ролью.

Обожествленные порозовевшей солью,
Привет вам, острова, потешники лучей
И солнца плавкого! Предвижу, горячей
К полудню загудит деревьев рой пчелиный,
И каменистые почуют исполины,
Как близок огненный элизиум! Леса,
Где мыслью зверние блуждают голоса,
Холмы, где славят мир напевы козопасов, -
Привет вам, острова! Морями опоясав,
Свой материнский стан, колени преклоня,
Вы облик девственный храните для меня!
Но как над головой цветы у вас ни ярки,
Ступни в морскую стынь вы погрузили, Парки!

Приготовления души, покой висков
И смерть, совсем как дочь таимая, - таков
Исход, означенный предвзятостью верховной:
От блесток роковых уходит безгреховный
Полет, но разве он не временный разрыв?
Я первая к богам приблизилась, открыв
Лицо тиранскому дыханью ночи вечной:
Об изречении тоски бесчеловечной
Сквозь гущу темноты я вопрошала твердь...

В слепящей чистоте я выдержала смерть,
Таким же некогда я выдержала солнце,
Но в изваянии моем огнепоклонце,
Под обнаженною, натянутой спиной,
Душа от прошлого спасалась тишиной,
С надеждой слушая колючие оттенки
Толчков, изношенных о набожные стенки,
Потворства давнего предчувствуя итог -
Существования трепещущий листок...

Ты не умрешь, не жди... Насмешлива удача
К той, что в зеркальности себя жалеет, плача.

Но разве не была волшебной цель моя,
Когда палачеству определила я
Презренье светлое к многоразличью рока?
Погибельный алмаз без пятен, без порока!
И разве склоны есть прозрачнее, чем те,
Где я карабкаюсь к затерянной черте
По взору долгому закланницы отверстой?
Какую тайну ей хранить, кровавоперстой?
На грани бытия, в безбурной белизне
Она от слабости прекраснее вдвойне,
Смиряя серп времен, над плахою нависший,
Предсмертной бледностью бледна, последней, высшей.
Так с плотью полою целуется волна,
Так в одиночестве себя бежит она...
Душою я давно плыву к надзвездной выси
В мечтах о траурно шумящем кипарисе.
Я жертвой чувствую себя у алтаря
Дурманов завтрашних, бестрепетно паря
И тая в облачном, неосторожном дыме,
Я стала деревом с волокнами седыми,
Величье растворя в пространстве роковом.
Я завоевана гигантским существом,
Любовью жданного куста-единоверца:
Толпу лучистых тел из фимиама сердца
Рождает трепетно туманный мой состав.

О нет! от высоты двусмысленной устав,
Я больше не ищу у лилии печальной
Возврата к прошлому - сосуд первоначальный
Мы силой жизненной не сбросим, не затмим.
Кто ратоборствует с могуществом самим,
Когда твое чело - маяк в пустыне ночи,
А зрение твое его дневные очи?

Задумайся, какой безгласный произвол
К воскреснувшему дню из тьмы тебя привел?
Из тьмы, мертвецкою тоской отягощенной!
У безотчетного щепотью позлащенной
Добудь рассветами отспоренную нить:
Твой путь слепой она сумела отклонить
До этих берегов... Жестокой будь и лживой,
И тонкой! Распознай, как стала ты поживой
Ползучей трусости и вздохов-беглецов,
И пряных, как земля, заботливых сосцов?
Какая затхлость недр, какие сны рептилий
Тебе пещерную бескостность возвратили?

Вчера, царица-плоть, ты предала меня,
Ни ласкою, ни сном не возвестив огня...
Чаруясь демонской благоуханной властью,
Мужскую шею я не обвивала страстью
Воображаемых, полуумерших рук,
И лебедь вспененный, божественный супруг! -
Не потревожил мысль пожаром перьев снежных.

Не ведать гнезд ему столь трепетных и нежных!
Я телом сомкнутым и девственным была
Доступна каждому: расслаблена, бела, -
Во впадине волос, в пещере златоржавой
Господство растеряв над чувственной державой.
В объятьях собственных я сделалась другой
Кто от себя бежит? Кто с болью дорогой
Прощается? В какой излуке сердце тает?
В какой из раковин былое обитает
Отзвучьем имени? Какой коварный шквал
Меня из крайности безвременной призвал
И отнял долгий вздох, и помешал проститься? -
На жертву сон слетел таинственный, как птица.

Казалось, час настал, когда в душе любой
Пророчица уже не может быть собой,

Устав потворствовать строптивому терпенью,
И вяло борется с последнею ступенью.
К покинутым рукам торопятся шаги, -
От коронованных покойниц не беги!
Лицо такой же вздох.
Склоняюсь запоздало
К согласью нежному: простила, оправдала
Я злую плоть свою у пепла горек вкус!
Свидетельницам тьмы несу паденья груз -
В истерзанных руках наперекор мечтаньям,
Разъята надвое безвольным бормотаньем...
Спи, мудрость, возведи алтарь небытию,
Верни к зародышу бессветную змею,
Отдайся сумраку несобранных сокровищ...
Усни, сойди живой в безгрешный сон чудовищ!

(За дверью... сводчатой, как перстень... вьется газ...
В журчанье горловом... предсмертный смех угас...
Из бледных губ твоих пьет коршун в сонной нише...
И тьма не так темна... Спускайся... Тише ...тише...)

Мой беспорядочный, мой неостывший склеп,
Здесь ум разбросанный, всезрящий ум ослеп,
И, уступив себе, я в саван обернула
Сердечный стук - в живом колодце я тонула,
Где дышит вечностью льняная западня,
Заполненная мной, вобравшая меня.
Мой оттиск, полое тепло пустого ложа,
Своим в конце концов тебя признала кожа.
Мой дух в пучинах грез надменных усыплен
Волнами складчатых ласкающих пелен:
На бледных простынях себя дыханьем выдал
Изобразивший смерть, летящий в бездну идол -
Живая женщина с заплаканным лицом,
Уставшая копить с любовником-скупцом
Восторги тайные, когда в нагой пещере
Порвал он договор на смертные потери.

Непознанный ковчег, всю ночь я, как в бреду,
С неотторжимыми цепями спор веду,
Рыдаю и во тьме качаю безрассудно
Твореньями земли нагруженное судно.
Но что это? Глаза, томясь голубизной,
Взирают холодно на смерть звезды ночной.
Порыва моего взошедшее светило
Прабабки юную тоску раззолотило, -
Так совесть воровским сжигается огнем:
Обожествленная солнцеподобным днем,
Преображается недавняя гробница,
У ног моих вода грозит воспламениться!
Заря приблизилась, и зыблемый покров
К ночным империям уносится, багров...

...Но если я жива, прощанья бесполезны,
Как сны! На берегу необозримой бездны
Стою в исчезнувших одеждах, а в груди
Вздымается прибой - тревоги позади!
Глазами выпью соль, лицо подставлю пене
И злобе ветреной бурунных песнопений!
Ах, если вздуется подводная душа,
И на волну волна обрушится, круша,
Завоет, загудит, набросится недобро
Белесым чудищем на каменные ребра,
Обдав мой лоб огнем осколков ледяных,
Ах, если острия трезубцев водяных,
Исторгнутые мглой, мою исколют кожу,
Наперекор себе тогда я приумножу,
О солнце, похвалы и сердцу, и твоим
Лучам, дарующим рожденье нам двоим, -

Я кровью девственной тянусь к снопам огнистым,
И благодарна грудь под золотым монистом!

Пер. Романа Дубровкина

Ghislaine de Menten de Horne (1908-1995) - La jeune Parque (Paul Valery)

@темы: v, francaise, belgique, 20, в, pittura, illustrations

---

[Lika_k]

Johann Wolfgang von Goethe
Der König in Thule
Es war ein König in Thule,
Gar treu bis an das Grab,
Dem sterbend seine Buhle
einen goldnen Becher gab.

Es ging ihm nichts darüber,
Er leert' ihn jeden Schmaus;
Die Augen gingen ihm über,
So oft er trank daraus.

Und als er kam zu sterben,
Zählt' er seine Städt' im Reich,
Gönnt' alles seinen Erben,
Den Becher nicht zugleich.

Er saß beim Königsmahle,
Die Ritter um ihn her,
Auf hohem Vätersaale,
Dort auf dem Schloß am Meer.

Dort stand der alte Zecher,
Trank letzte Lebensglut,
Und warf den heiligen Becher
Hinunter in die Flut.

Er sah ihn stürzen, trinken
Und sinken tief ins Meer,
die Augen täten ihm sinken,
Trank nie einen Tropfen mehr.
1774

Johann Wolfgang von Goethe
The King of Thule
In Thule lived a monarch,
Still faithful to the grave,
To whom his dying mistress
A golden goblet gave.

transl. by Edgar A. Bowring

Beyond all price he deem'd it,
He quaff'd it at each feast;
And, when he drain'd that goblet,
His tears to flow ne'er ceas'd.

And when he felt death near him,
His cities o'er he told,
And to his heir left all things,
But not that cup of gold.

A regal banquet held he
In his ancestral ball,
In yonder sea-wash'd castle,
'Mongst his great nobles all.

There stood the aged reveller,
And drank his last life's-glow,--
Then hurl'd the holy goblet
Into the flood below.

He saw it falling, filling,
And sinking 'neath the main,
His eyes then closed for ever,
He never drank again.

transl. by Edgar A. Bowring, 1853

Johann Wolfgang von Goethe
King in Thule
There was a king in Thule,
Right faithful to his grave,
To whom his dying sweetheart
A golden goblet gave.

trans. by Margarete Münsterberg

Naught else he loved above it,
He emptied it every meal;
And so he used to love it—
The tears from his eyes would steal.

He felt that he was dying,
And gave unto his heir
The towns in his kingdom lying—
But not the goblet rare.

He sat at the banquet royal
In the old hall solemnly,
With all his vassals loyal,
In the castle by the sea.

There stood the aged monarch
And drank life’s sunset glow;
And cast the sacred goblet
Into the flood below.

He saw it rushing, drinking,
Into the sea it sank.
His eyelids old were sinking—
Ne’er more a drop he drank.

trans. by Margarete Münsterberg

Johann Wolfgang von Goethe
The King of Thule
There was a king in Thule,
Was faithful to the grave,
Whom she that loved him truly
In dying a goblet gave.

transl. by Edwin Zeydel

He found no prize more appealing,
Each feast he drained the cup;
To his eyes the tears came stealing
Whenever he held it up.

And when he came to dying,
The towns in his realm he enrolled,
His heir no prize denying,
Except that cup of gold.

And at a royal wassail
With all his knights sat he
In the hall of his father's castle
That faces toward the sea.

The old carouser slowly
Stood up, drank life's last glow,
And flung the cup so holy
Into the flood below.

He saw it plunging, drinking
As deep in the sea it sank.
His eyes the while were sinking,
Not a drop again he drank.
transl. by Edwin Zeydel, 1955

Иоганн Вольфганг Гёте
Заветный кубок
Был царь, как мало их ныне, —
По смерть он верен был:
От милой, при кончине,
Он кубок получил.

Пер. Тютчева

Ценил его высоко
И часто осушал, —
В нем сердце сильно билось,
Лишь кубок в руки брал.

Когда ж сей мир покинуть
Пришел его черед,
Он делит всё наследство, —
Но кубка не дает.

И в замок, что над морем,
Друзей своих созвал
И с ними на прощанье,
Там сидя, пировал.

В последний раз упился
Он влагой огневой,
Над бездной наклонился
И в море — кубок свой...

На дно пал кубок морское, —
Он пал, пропал из глаз,
Забилось ретивое,
Царь пил в последний раз!..
Пер. Тютчева, 1829

Иоганн Вольфганг Гёте
Фульский король
Король жил в Фуле дальной,
И кубок золотой
Хранил он, дар прощальный
Возлюбленной одной.

Пер. Б.Пастернака

Когда он пил из кубка,
Оглядывая зал,
Он вспоминал голубку
И слезы утирал.

И в смертный час тяжелый
Он роздал княжеств тьму
И всё, вплоть до престола,
А кубок - никому.

Со свитой в полном сборе
Он у прибрежных скал
В своем дворце у моря
Прощальный пир давал.

И кубок свой червонный,
Осушенный до дна,
Он бросил вниз, с балкона,
Где выла глубина.

В тот миг, когда пучиной
Был кубок поглощен,
Пришла ему кончина,
И больше не пил он.

Пер. Б.Пастернака
* Перевод Пастернака мне совсем не нравится, особенно из-за двусмысленности выражения "дар прощальный" - иди и пойми, что речь именно о смерти, а смерть вместе с любовью - главные образы в оригинале

Музыкальные интерпретации

Franz Schubert - Es war ein König in Thule
Любимое исполнение - Кристоф Прегардиен и Андреас Штайер

Hermann Prey

Hermann Prey singt "Der König in Thule" D 367
von Franz Schubert
Helmut Deutsch, Klavier


Franz Liszt - Der König von Thule
Jadwiga Teresa Stępień - mezzosoprano
Polish Radio Symphony Orchestra
conductor: Jan Pruszak


Es war ein König in Thule" by Hatz von Hatzenstein


Carl Friedrich Zelter
Hermann Prey


Hector Berlioz, Marguerite's aria in the opera La damnation de Faust ("Autrefois un roi de Thulé"
Yvonne Minton, mezzo-soprano.
Chœur de l'Orchestre de Paris
Orchestre de Paris
Conducted by Daniel Barenboim
1979.


Robert Schumann - Der König in Thule, op.67 Nr.1
Conducted by Andreas Jedamzik


Charles Gounod, Marguerite's aria in the 1859 opera Faust ("Il était un roi de Thulé"
Régine Crespin


Faun - König von Thule

*

@темы: music, francaise, g, 18, deutsche, links, 20, 19, lied, romanticism, deutsche-oesterreichisch, г (rus)

---

[Lika_k]

Жан Жироду
Я вижу Бельфора
Пруды, силуэт
Печальный собора,
     Которого нет;

И осень, - о, рок,
Чья поступь все губит! -
Трубящую в рог,
     Который не трубит;

И тетку Селест,
Что, рдея от злости,
Убила бы гостя,
     Который не ест -

Всю юность мою
В тупом захолустьи
И желчи и грусти
     Я слез не таю.

Пер. Бен. Лифшиц, 1934

@темы: francaise, 20, ж

---

[Lika_k]

Heinrich Heine
König Harald Harfagar

оригинал

Der König Harald Harfagar
Sitzt unten in Meeresgründen,
Bei seiner schönen Wasserfee;
Die Jahre kommen und schwinden.

Von Nixenzauber gebannt und gefeit,
Er kann nicht leben, nicht sterben;
Zweihundert Jahre dauert schon
Sein seliges Verderben.

Des Königs Haupt liegt auf dem Schooß
Der holden Frau, und mit Schmachten
Schaut er nach ihren Augen empor;
Kann nicht genug sie betrachten.

Sein goldnes Haar ward silbergrau,
Es treten die Backenknochen
Gespenstisch hervor aus dem gelben Gesicht,
Der Leib ist welk und gebrochen.

Manchmal aus seinem Liebestraum
Wird er plötzlich aufgeschüttert,
Denn droben stürmt so wild die Fluth
Und das gläserne Schloß erzittert.

Manchmal ist ihm, als hört’ er im Wind
Normannenruf erschallen;
Er hebt die Arme mit freudiger Hast,
Läßt traurig sie wieder fallen.

Manchmal ist ihm, als hört’ er gar,
Wie die Schiffer singen hier oben,
Und den König Harald Harfagar
Im Heldenliede loben.

Der König stöhnt und schluchzt und weint
Alsdann aus Herzensgrunde.
Schnell beugt sich hinab die Wasserfee
Und küßt ihn mit lachendem Munde.

Heinrich Heine
King Harold Harfager
The great King Harold Harfager
Sits in the sea below,
Beside his lovely water-fay;
The years, they come and go.

transl. by Charles Godfrey Leland

He cannot live, he cannot die,
Bewitched in his magic tomb;
Already for two hundred years
He has dreed his blissful doom.

The head of the king on the lovely lap
Of the woman lies, and still
He gazes upward on her eyes,
He cannot gaze his fill.

His golden hair grows silver-grey,
And, from his face so pale,
The bones of his cheek, like a ghost's, stick out,
His body is withered and frail.

And many a time from his dream of love
On a sudden he starts, and shakes,
For the billows on high are raging wild,
And his crystal palace quakes.

And oft in the wind he seems to hear
The Norseman's battle-call,
And lifts his arms in gleeful haste;
Then sadly lets them fall.

And even the sailors he will hear,
Who sing as they sail along,
And praise King Harold Harfager
In a glorious hero-song.

And then the king from his inmost soul
Will groan and sob and weep;
But the water-fay will quickly bend,
And kiss his woe to sleep.
transl. by Charles Godfrey Leland

Генрих Гейне
Король Гаральд Прекраснокудрый
Король Гаральд Прекраснокудрый
Сидит во мгле морских глубин,
С ним фея вод, она прекрасна;
И год идёт за мглой годин.

пер. К. Бальмонт

Зафеен Никсой, зачарован,
Он не умрёт и не живёт;
Уж целых двести лет так длится,
То колдовство в глубинах вод.

Он голову склонил на лоно
Жены, чей нежен блеск лица,
Никак не может наглядеться,
Глядит на фею без конца.

Златые кудри серебрятся,
И видны кости бледных щёк,
Он привиденье с чахлым ликом,
Завядший сломанный цветок.

Нередко из любовной грёзы
Он вдруг насильно пробуждён,
Ведь там вверху кипит теченье,
Хрустальный замок возмущён.

Нередко слышит он — как будто
Норманы кличут, песнь слышна;
Он руку весело подымет,
Печально падает она.

Нередко даже хор матросов
Как будто ясно слышит он,
Король Гаральд Прекраснокудрый
В геройской песне вознесён.

Король рыдает, плачет, стонет,
Всей мощью сердца, сжатой сном.
И фея вод его проворно
Смеющимся целует ртом.
пер. К. Бальмонт

Генрих Гейне
Король Гаральд
Король Гаральд на дне морском
Сидит уж век, сидит другой,
С своей возлюбленной вдвоём,
С своей царевною морской.

пер. А. Н. Майков

Сидит он, чарой обойдён,
Не умирая, не живя;
В блаженстве тихо замер он;
Лишь сердце жжёт любви змея.

Склонясь к коварной головой,
Он в очи демонские ей
Глядит всё с вящею тоской,
Глядит всё глубже, всё страстней.

Он, как пергамент, пожелтел,
В сухой щеке скула торчит;
Златистый локон поседел,
И только взгляд горит, горит…

И лишь когда гроза гремит,
И вкруг хрустального дворца
Хлябь, зеленея, закипит, —
Очнётся бранный дух бойца;

В шуму и плеске слышит он
Норманнов оклик удалой —
И схватит меч, как бы сквозь сон,
И кинет прочь, махнув рукой.

Или когда над ним заря
Румянит свод прозрачных вод,
Он слышит песнь, как встарь моря
Гаральд браздил средь непогод, —

Его встревожит песня та;
Но злая дева сторожит,
И быстро алые уста
К его устам прижать спешит.
пер. А. Н. Майков

Gustave Max Stevens (1871-1946), Le Roi Harald Harfagar

@темы: art, deutsche, links, belgique, 20, h, 19, pittura, romanticism, illustrations, ballad

---

[Lika_k]

William Butler Yeats
A Dream Of Death
I dreamed that one had died in a strange place
Near no accustomed hand,
And they had nailed the boards above her face,
The peasants of that land,
Wondering to lay her in that solitude,
And raised above her mound
A cross they had made out of two bits of wood,
And planted cypress round;
And left her to the indifferent stars above
Until I carved these words:
She was more beautiful than thy first love,
But now lies under boards.

@темы: y, 20, yeats, w. b., english-british, english-british-irish